И пусть наступит утро
Шрифт:
Еще четыре часа вели бой морская пехота, чапаевцы и артиллеристы. Казалось, горела земля и плавились камни, .но Севастополь стоял. Стоял насмерть.
Как только накал боя несколько уменьшился, на командный пункт к Богданову позвонил командир 7-й бригады морской пехоты полковник Жидилов.
– Жив, старина! Замечательно!
– воскликнул обрадованный Жидилов, услышав в трубке голос Богданова.
– Чепуха, слегка контузило, - отвечал Николай Васильевич, - доктор, правда, хотел и меня прибрать к рукам, но я не дался...
–
– опросил Жидилов.
– И не спрашивай, - глухо сказал Богданов.
– Беда...
В этот момент в землянку протиснулись Голядкин и Веселый. Они несли на руках безжизненное тело комиссара.
– Яков?
– побледнел Богданов.
Бережно опустив тело убитого, оба сняли фуражки.
Богданов смотрел в уже ставшее восковым лицо комиссара, и ему казалось, что он услышит сейчас неторопливый голос Якова Даниловича... Но Иващенко лежал перед ним неподвижный, мертвый. Морщины на его лбу разгладились, и выражение лица было спокойным, будто это совсем не он недавно бежал, что-то яростно кричал, падал и снова бежал, а потом медленно цодз навстречу ранкам со связкой гранат в руке...
Снаружи доносились голоса.
– Люди пришли, проститься хотят с комиссаром, - доложил, войдя в блиндаж, майор Фролов, ставший недавно начальником штаба полка.
Но Богданов словно не слышал его слов. Его мыслг были далеко... «Нет никакой войны. Сейчас воскресный день в Гиадентале. Три маленькие девочки идут по улице, взявшись за руки. А позади них - Иващенко. Он весело кричит им, чтобы они не спешили, а то упадут, расшибут коленки. Любовь Павловна. Где она? Куда ей написать?..» Богданов знал, что жена Иващенко эвакуировалась куда-то в Казахстан. Но после Одессы Яков потерял с ней связь...
– Разрешите?
– повторил Фролов.
– Люди проститься хотят.
В почетном карауле у гроба комиссара, у изголовья, стояли майор Гончар и майор Савченко. Бойцы и командиры приходили поодиночке проститься с убитым. Иващенко похоронили на Максимовой даче. Оркестр играл траурный марш...
«Якова нет», - думал Богданов после похорон, глядя на воззвание Военного совета Севастопольского оборонительного района, которое он и комиссар получили накануне. Богданов вспомнил, что Иващенко говорил, что нужно собрать коммунистов - делегатов от каждого подразделения, чтобы они довели воззвание до всех участников обороны, и прочел вслух:
– «Враг пытается захватить город и тем самым ослабить впечатление от побед Красной Армии. Помните, к Севастополю приковано внимание не только нашей Родины, но и всего мира. Ни шагу назад! Победа будет за .нами!..»
Богданов, сутулясь больше, чем обычно, подошел к телефонисту и приказал вызвать командиров дивизионов.
– В двадцать два тридцать, - объявил он, - пришлите делегатов-коммунистов.
Поздно ночью, отпустив делегатов, Николай Васильевич достал ученическую тетрадь и написал:
«Милые и дорогие Манечка и Боря, здравствуйте!
Наконец-то после
Я понимаю, как трудно тебе, Манечка. Но если бы ты знала, как хочется мне повидать вас, хотя бы на десять минут...
Как видишь, это пишу я, значит, жив и беспокойство твое напрасно. Правда, после каждого дня задумываешься и стыдишься того, что остался жив. Ведь сколько товарищей погибло здесь, на моих руках, от диких зверей - фашистов.
Манечка, 23 декабря погиб Яша Иващенко. Ты понимаешь мое состояние. Он был для нас больше чем комиссар...»
В конце письма Богданов сделал приписку сыну:
«Боря! Твое письмо я получил и очень доволен. Поздравляю, сынок, ведь тебе 16-го исполнится четырнадцать лет. Теперь ты большой. Учись хорошо. Слушайся маму. Поверь, сынок, что лучше нашей мамы нет на свете. Посылаю вам фотографии.
Папа».
Запечатав письмо, Богданов написал адрес и, отложив конверт, достал фотографию сына.
Не верилось, что Боря уже большой. А ведь, кажется, еще вчера он радовался, узнав, что Манечка подарила ему сына. И вот Боре пойдет пятнадцатый год...
Прошло три дня. В полк вместо погибшего Иващенко комиссаром был назначен батальонный комиссар Проворный. И хотя Богданов никак не мог примириться с мыслью о потере Якова Даниловича, он все же должен был признать, что Проворный, несмотря на то, что был новичком в полку, сумел подойти к людям, и они чувствовали себя с ним так, словно давно были знакомы. Его жизнерадостность и простота растопили холодок, вызванный появлением нового человека, занявшего место того, кого любил весь полк.
В один из вечеров, когда Проворный вернулся после беседы с бойцами, Богданов шутливо заметил:
– Смотрите, еще Макаренко предупреждал, что воспитатель, который преследует воспитанников специальными беседами, чаще всего добивается обратного результата.
– Ну на этот раз я гарантирован, - присаживаясь, оказал комиссар.
– Я рассказал бойцам о том, что видел сегодня в городе.
– И что же вы видели?
– спросил Богданов, снимая с печки алюминиевый солдатский котелок с чаем.
– Хотите чаю? Как вам, покрепче или послабее? Я пью крепкий. Чай способствует, мышлению. Так что же вы видели?
– Портреты богдановцев: Бундича, Леонтьева и ваш. В центре города, возле памятника Ленину. Вам уже говорили?
– Да. Только лучше бы вместо моего - портрет Иващенко...
– Это не мы решаем, - серьезно сказал комиссар.
– Еще чайку? Пейте. Я, бывало, после обеда всегда стакан чаю выпивал, а утром обычно два. Маня знала, - его взгляд потеплел, когда он назвал жену, - чай у нас, у Богдановых, как бы семейный напиток. Отец тоже его любил.
– Николай Васильевич!
– прервал разговор ворвавшийся в землянку Голядкин.
– Новость! Сегодня ночью наши высадили десант в Феодосии и Керчи.