И шарик вернется…
Шрифт:
Лялька махнула рукой и пошла к подъезду.
В перерыве между лекциями Костя Миловидов стоял с Машкой и чем-то, видно, сильно ее веселил. Машка заливалась, откинув голову назад и обнажив свои роскошные белые ровные зубы. Зоя прошла мимо. Костя с Машкой проводили ее взглядами и рассмеялись вслед. Зоя залилась бордовой краской, из глаз брызнули слезы. «Обо мне говорят, — с ужасом подумала она. — Значит, он все ей рассказал. А если знает Машка, будет знать весь курс. Да что там курс — весь институт». Теперь Зоя не сомневалась, что все делает правильно. Все, что
При выходе из буфета она столкнулась с Миловидовым.
– Ну что, Крупская, хранишь тайну своего падения? — заржал он. — Храни! — Он сделал «страшное» лицо. — Храни, Люксембург! И помни: с тебя бутылка! — Он погрозил ей пальцем и оглянулся, ища глазами Машку. Та, допивая сок, помахала ему.
Зоя стояла остолбенев у двери в буфет. Миловидов и Машка, обнявшись, пошли по коридору. Потом Машка звонко рассмеялась, обернулась на стоящую в оторопи Зою и показала ей кулак.
На ватных ногах Зоя дошла до деканата. У двери остановилась, собралась, глубоко подышала — стало легче. Она толкнула тяжелую дверь в приемную.
В приемной сидела секретарша Аллочка — неудачливая абитуриентка, поступающая в медицинский три года подряд.
– Мне к Ирине Сергеевне, — решительно сказала Зоя.
– А ты записывалась? — ехидно уточнила Аллочка.
– Мне срочно, — отрезала Зоя. — Вопрос идеологического порядка.
Аллочка тяжело вздохнула и с жалостью посмотрела на Зою. «С этой, пожалуй, связываться не стоит, — разумно подумала она. — Дороже обойдется».
– Проходите, — пригласила она Зою. — Ирина Сергеевна на месте.
Зоя толкнула дверь.
Секретарь парторганизации института Ирина Сергеевна Мащенко была худенькой и болезненной на вид скромной женщиной средних лет, бездетной, с неудавшейся личной жизнью и несложившейся карьерой врача. Она устало, печальным и задумчивым взглядом смотрела в окно.
Повернула голову на Зою и, вздохнув, спросила:
– Чего тебе, Зоенька?
– Позволите? — Зоя кивнула на стул и, не дожидаясь ответа, села и устроилась поудобнее. — Дело, Ирина Сергеевна. Очень важное и неотложное. Идеологического порядка. — Она положила перед Ириной Сергеевной обернутую в газету книгу.
– Что это? — испуганно спросила Ирина Сергеевна.
– Зиновьев, — кивнула подбородком Зоя. — «Зияющие высоты». Запрещенная литература. Самиздат.
У Ирины Сергеевны заныло под ложечкой. ТАКИЕ истории она не любила больше всего и — боялась. Сразу поняла, что хлопот здесь будет — не оберешься, особенно с этой Зоей. И стало ей тоскливо так, что похолодели руки, и по спине ручьем полился противный и густой холодный пот.
– Откуда? — коротко спросила она.
– Миловидов, — также коротко ответила Зоя. — Читал на лекции. Сказал, что купил у приятеля. Обещал дать почитать Репиной и Волошину. Они в нетерпении.
Ирина Сергеевна молчала и смотрела в окно.
– Ну они-то тут при чем?
– Пока ни при чем. Только нездоровый интерес. А если потом по институту бы пошло? Массово, так сказать? Вот я и изъяла.
– Просто
– Нет, разумеется, — спокойно ответила Зоя. — Кто бы мне отдал добровольно? Сама изъяла.
– Из портфеля, что ли, вытащила? — с удивлением посмотрела на нее Ирина Сергеевна.
– Вытащила, — кивнула Зоя. — А у меня был выбор?
Ирина Сергеевна опять отвернулась к окну. Молчала.
– Но это же — диверсия, — возмутилась реакцией парторга Зоя. — Настоящая идеологическая диверсия. Подрыв, так сказать, нравов. Диссидентская, запрещенная литература. Автор — враг народа и социалистического строя, всего, за что боролись наши деды и отцы.
– Да понятно, — проговорила Ирина Сергеевна, не поворачивая голову от окна. — Все это понятно. Но чего же ты хочешь? Казни хочешь, Зоя? Крови? А ведь четвертый курс. Скоро выпускаетесь. А парня из института выгонят. Все насмарку.
– Вы хотите это умолчать? Прикрыть? — тихо спросила Зоя.
– Нет, не так, — ответила Ирина Сергеевна. — Я хочу спасти его жизнь. Он хороший студент, и из него получится неплохой врач. К тому же, по-моему, он единственный сын у матери. Отца нет. Это будет для нее большое горе. — Ирина Сергеевна замолчала. — А нашу социалистическую родину я, Зоя, не меньше твоего люблю. И отец у меня погиб на фронте. Пламенный коммунист, между прочим. И я в партии двадцать лет. Просто родину надо любить, а людей — жалеть. Ты же будущий врач. Как без милосердия?
– Вы призываете меня пожалеть идеологического врага? — спросила Зоя.
– Нет, — покачала головой Ирина Сергеевна. — Я призываю тебя не ломать чужую жизнь. И кстати, свою — заодно. Ведь ты можешь потом об этом крупно пожалеть!
– Я? — рассмеялась Зоя. — Я — пожалеть? Ну вот тут-то вы глубоко заблуждаетесь. Я пожалею, если не дам всему этому ход. Если промолчу. А ваша позиция как парторга мне как минимум непонятна.
– А как ты докажешь, что книга Миловидова? — спросила с усмешкой Ирина Сергеевна. — Ты же без свидетелей вытащила ее из его сумки. Он ведь непременно откажется.
– Докажу! — выкрикнула Зоя. — Отдайте мне, пожалуйста, книгу!
Ирина Сергеевна покачала головой и убрала книгу в ящик письменного стола.
– Вот так, значит, — произнесла Зоя. — Вот ТАКИМ образом вы спасаете чужую жизнь! — Она встала, гневно посмотрела на Ирину Сергеевну и пошла к двери.
– Одумайся, Зоя! Остановись!
Зоя обернулась.
– Я бы вам посоветовала, Ирина Сергеевна, одуматься! От всей души бы посоветовала!
Ирина Сергеевна с силой пару раз дернула ручку окна, и тяжелая, массивная рама наконец поддалась. Она высунулась в окно и глубоко задышала. Заныло сердце. Ирина Сергеевна вытащила из сумочки валидол и положила его под язык. «Не зря сегодня ночью снился ужасный сон, — подумала она. — Просто сплошные кошмары. Как чувствовала. Эта Зоя никогда ни за что не остановится». О последствиях думать не хотелось, потому что было страшновато. Да что там — страшновато, было просто и определенно страшно.