И смех и грех, или Какая мука - воспитывать!
Шрифт:
— Ваня, ну как же так… а? — на глаза навернулись слёзы. — Что же это такое!
— Мам, всё обошлось.
— Обошлось! — подпрыгнула на месте женщина. — Я тебе дам, обошлось! — погрозила пальцем. — И надо было под пулю лезть — я чуть умом не тронулась! Думала вообще крыша поедет, пока добралась. Хоть опять в закрытую школу прячь! — Она приложила руку к губам, чтобы скрыть их дрожь. — Ванечка, ну как же так получилось. — И вдруг её глаза сверкнули холодным металлом. Агрессивной, почти мужской злобой. — Попался бы мне этот Мартынов, я б его сама бы пристрелила, и рука б не дрогнула.
— Бывает,
— Ага, повезло прям, — кивнула она с укором. — Да я бы ещё… отсидела, только бы в тебе дырок не было.
Иван всеми этими причитаниями был уже сыт по горло и даже больше, потому как на этот раз над ним охала и ахала даже Марго!
— Как ты доехала, — отвлёк маму.
— Ой, как я добиралась! — всплеснула свободной рукой. — В Чусовой ничего не летает, не ездит. Морозы под сорок! — Окинула сына ласковым взглядом и опять погладила по колючей щеке. — Но я бы и пешком дошла.
— Как тебе там, ма?
Жанна Ивановна горестно вздохнула и шмыгнула красным от мороза носом.
— Сынок, ты же знаешь, я и в бункере с гремучими змеями выживу. Я ведь двужильная.
Иван оглядел её лицо будто заново.
— Похудела.
— Ага. — Кивнула и заулыбалась как девочка — молодо и залихватски — Сбылась мечта идиотки.
Иван выглянул из-за неё на Арину.
А потому как настал он! Его звёздный час! Кнопка уже предупредила, что одна не будет говорить маме Жанне о них.
— Я без тебя боюсь, — сказала после звонка дедушки о том, что его дочери предоставили отпуск за примерное поведение и по случаю тяжелой болезни сына.
А болезнь оказалась, действительно, не самой лёгкой.
Только Иван очнулся после операции — к сожалению, пуля застряла в плече — возле него сидел отец. Увидев впервые Степана Лавровича таким, Иван Степанович чуть сам было не испугался — не мог его папа, тот самый который прошел и Крым, и Рим, и много чего похлеще вплоть до банкротств, рэкета, налогов и санкций, выглядеть столь подавленным и злым одновременно. Именно он и рассказал, что произошло после того, как Ваня упал, потеряв сознание от болевого шока.
— Короче, Кристинка мямлит, что типа кинулась забирать ружьё у педрилки этого. — Беспалов-старший скрипнул зубами. — Вот не зря мне эта мразота не нравился! — Иван молчал, и папа расслабился. — Во-о-от. А потом они там типа боролись за ружьишко, и типа оно само выстрелило, и попало дебилу в ногу.
Иван тогда чувствовал себя из рук вон плохо — было ощущение, что его разобрали на части и разложили по разным углам: что-то где-то болело, что-то где-то ныло, что-то стучало пульсом — но понимал, что думать и обрабатывать информацию ему нужно, как после месячного отдыха на хорошем курорте, недели беспробудного сна и многократного горячего секса. И как бы это не звучало банально, но право на ошибку он, увы, не имел. Хватит. Этого дерьма уже предостаточно. Само ранение для него, как для слона дробина — спасибо молодому организму — но вот юридические последствия могут зайти очень далеко.
Начал
— А Мартышкин ещё не признался, что стрелял? — спросил у отца.
— Не. Некому признаваться. Пока Кристинка тебя в больницу везла, педрилко сбёг. Скорее всего, папашка где-то спрятал.
Парень помолчал.
— Я тоже скажу, что сам в себя выстрелил.
Степан Лаврович пожевал губы.
— Есть на то… особые причины? — выгнул он одну бровь.
— Не хочу, чтобы на суде всплыло, о чём мы… говорили в доме.
— А о чём… вы говорили в доме.
Иван прикрыл глаза, но потом взял себя в руки.
— Мартышкин поймал меня с бабой. Не хочу, чтобы это дошло до Арины.
— В смысле… поймал, — Степан Лаврович очень сильно, практически изо всех сил старался делать вид, что страсть как озабочен и недоволен, но на самом деле, чуть ли не ликовал, узнав о похождениях отпрыска.
«Дают бабы пацану! Молодца-а-а. Ай, молодца. Красавчик! Весь в меня!»
Сын поморщился.
— Да я… ну смаладушничал, чего уж там. Тряхнул стариной с одной тут… бэдээсэмщицей.
— И? — Беспалов-старший готов был заржать.
— Ребята Жорика её засняли, когда она из моего подъезда выскочила.
— Та тю-у-у-у… — с облегчение протянул Степан Лаврович. — Чтоб меня так ловили…
Они помолчали.
— Говори, что задумал, — нарушил тишину папа.
— Ничего, — Иван, насколько был в состоянии, сделал ангельское выражение лица.
— Ванька! Только не вздумай ему мстить! Лучше давай посадим козла и всё делов-то.
— Да не могу я рисковать, пап! По любому его адвокаты начнут рыть. — Иван помолчал. — И под тебя тоже, кстати.
— А нехай роют. Мы тоже… не пальцем деланные. Я Веталя подключу. Он на них нароет лет на пятнадцать.
— И даже если Аришку к суду и близко не подпущу, всё одно может узнать. — Будто не слышал отца Ваня. — И тогда мне реальный пиздец. А это… — парень посмотрел себе на грудь, но поскольку шевелилась только шея, на плечо удалось показать лишь взглядом. — Это всё херня. Дырка затянется, синяки отмочу в горячей ванной и всё.
Потом был примерно такой же разговор с дедом и Базиным, обнимашки с Ариной, общение в новом формате с Марго, шуточки по поводу и без от Вадика Кудряшова и Дамира Мингалишева — Кристину Артёмовну Иван приказал к себе на милю не подпускать — и под конец милое, полное кокетства, румянца и удушливых волн симпатии общение с молоденькой девушкой следователем.
И вот — мать!
Иван волновался.
Кроме того, что она соскучилась и переживала, Жанна Ивановна никогда не была простым и лёгким человеком. И даже сам Степан Лаврович, которого уже мало чем в этой жизни можно удивить, иногда называл её «атомной бабой». Она, разумеется, ничего худого не сделает, но атмосферу всеобщей любви и благоденствия подпортить может основательно и вполне серьёзно. То, что мать полностью и окончательно освободится только после совершеннолетия Арины сына немного успокаивало.