И снова Оливия
Шрифт:
Несколько вечеров спустя в их квартире зазвонил телефон, трубку взяла мать:
– Да, конечно. Она сейчас подойдет.
Кайли играла на пианино – яростно играла, но прекратила, когда раздался звонок, – а услышав, как мать сказала: «Это тебя», встала и подошла к телефону.
– Кайли? Это миссис Рингроуз.
Кайли открыла рот, но не сумела издать ни звука.
– Я более не нуждаюсь в твоих услугах, – сказала миссис Рингроуз.
Последовала долгая пауза.
– О, я… – начала Кайли.
– У нас возникли проблемы со здоровьем, а я вышла
Горечь и печаль охватили Кайли и не отпускали. Она каталась на велосипеде по городу, вдоль побережья, крутила и крутила педали, думая о мистере Рингроузе. Она никому не могла рассказать о том, что произошло, выкинуть это из головы тоже не могла и оттого чувствовала себя почти все время больной. Но виду не подавала, ездила на велосипеде, как прежде, работала в пончиковой по утрам дважды в неделю, а потом хозяин заведения добавил ей еще одну утреннюю смену – по четвергам. Но пустота подтачивала ее изнутри, и однажды, когда Кайли, зажав зубную щетку в ладони, стояла на коленях на плиточном полу в кухне Берты Бэбкок, у нее вдруг поплыло перед глазами. Миссис Бэбкок дома не было; Кайли медленно поднялась и написала записку: Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ЗДЕСЬ РАБОТАТЬ. Она даже не опорожнила ведро с водой, а зубную щетку бросила на полу.
На следующий день ее мать явилась в пончиковую.
– Ты, – сказала она дочери, – чтобы после работы сразу шла домой. – Выглядела мать ужасно: припухшие глаза, лицо, окаменевшее от злости.
Дома Кайли застала мать в своей комнате. Нижнее белье Кайли и носки перекочевали на кровать, открытый ящик комода напоминал язык, вывалившийся изо рта.
– Откуда у тебя эти деньги? – закричала мать и показала Кайли конверты с двадцатидолларовыми купюрами, а также конверт с сотенной. Мать принялась расшвыривать деньги, опустошая один конверт за другим; бумажки полетели по комнате. – Говори, где ты их взяла!
– Это плата за уборку, – ответила Кайли.
– Неправда! Рингроуз платит тебе десять долларов за уборку, а тут по крайней мере три сотни. Откуда они взялись?
– Мама, я уже сто лет убираюсь в чужих домах.
– Не лги мне! – Мать окончательно рассвирепела, от ее крика звенело в ушах.
Кайли быстро прикинула в уме, вопли и визги матери не мешали ей складывать и вычитать. Остальные конверты с наличными были спрятаны в стенном шкафу, и Кайли не позволяла себе даже мельком взглянуть на шкаф. Сев на кровать, она заговорила как можно спокойнее:
– Эти деньги, мама, я получила за уборку. Берта Бэбкок платит мне пятнадцать долларов, то есть в неделю я зарабатываю двадцать пять. – Выдержав паузу, она добавила: – А потом мне захотелось сотенную купюру, и я пошла в банк, где обменяла десятки на сотню.
– Ты все врешь! – разъярилась мать. – Берта Бэбкок звонила сегодня утром, возмущалась, потому что ты отказалась у нее работать, даже не предупредив заранее. (Кайли молчала.) Кто научил тебя вот так бросать работу?
Мать орала и орала, а Кайли покорно слушала, пока с ней не случилось нечто странное. Внезапно она впала в бесчувственность. Будто внутри у нее что-то отключилось. Страх, душивший ее, рассеялся, уступив место безразличию. Будто она решила про себя: с меня хватит. Мать даже ударила ее по лицу, и от оплеухи у Кайли выступили слезы, но и это ее ничуть не взволновало. Подобного безразличия она прежде никогда не испытывала, и эта бесчувственность – а вовсе не мать – пугала ее. Молчание и неподвижность Кайли только усиливали гнев матери.
– Я звоню твоей сестре Бренде! – крикнула мать.
И когда она, наоравшись наконец, покинула комнату дочери, Кайли огляделась вокруг и подумала, что ее комната словно подверглась нашествию варваров: пара трусов приземлилась на перевернутой настольной лампе, носки сгрудились у противоположной стены, розовое одеяло было вспорото.
Приехала Бренда и первым делом попросила мать:
– Оставь нас наедине, мам, ненадолго. – Усевшись на кровати рядом с Кайли, Бренда выдохнула: – Ох, детка, что тут у вас случилось?
Кайли взглянула на сестру, вот теперь ей хотелось заплакать, но она сдержалась.
– Лапа, – продолжила Бренда, ласково поглаживая руку Кайли, – лапа, ты только скажи мне, откуда у тебя столько денег. Скажи, и все.
– Пересчитай их и тогда сразу поймешь, что это деньги за уборку. Плюс то, что я заработала в пончиковой.
– Хорошо, – сказала Бренда, – я так и думала. Мама сильно, очень сильно рассердилась из-за того, что ты ушла от Берты Бэбкок, ничего ей не сказав. Маме сейчас трудно приходится, и когда она увидела всю эту наличку, ей подумалось, что, может, тут замешаны наркотики или еще что.
– Ради бога, – скривилась Кайли, и Бренда понимающе кивнула.
– Знаю, детка, – Бренда гладила сестру по плечу, – наркотики здесь ни при чем.
После короткой паузы Кайли сказала:
– Мне как бы невыносимо жить с ней. Она почти со мной не разговаривает. И… и это ранит мои чувства.
– Ох, лапа, – отозвалась Бренда. – А теперь послушай меня. После смерти папы мама никак не оправится, ей все еще очень плохо. И ей было слишком много лет, когда она родила тебя… – Бренда обняла сестру: – Но слава богу, что она это сделала!
Кайли посмотрела на Бренду, на темные круги у нее под глазами и припомнила, как та говорила матери: «Он хочет меня постоянно, и меня уже от этого тошнит».
– Бренда, я люблю тебя, – тихо сказала Кайли.
– И мы все тебя любим. А теперь послушай меня, детка. – Бренда помолчала, а затем сказала таким тоном, будто доверяла сестре великую тайну: – Ты умная, детка. Ты это знаешь, так ведь? Мы, остальные сестры, больше похожи на маму. – Она приложила палец к губам, давая понять, что эту информацию лучше держать в секрете. – Но ты пошла в папу. Ты умная. Поэтому, Кайли, лапа, просто продолжай хорошо учиться, и у тебя будет будущее. Настоящее будущее.