И снятся белые снега...

Вакуловская Лидия Александровна

Копальгын — деликатес чукотской кухни. Но сначала копальгын — это морж. Когда морж средней упитанности и среднего веса доставлен во двор зверобоя, семья его и все желающие помочь принимаются копать яму: вглубь — насколько позволяет вечная мерзлота, в длину и ширину — в зависимости от размеров моржа. Неразделанного моржа — в шкуре, с требухой — сваливают в яму и засыпают землей. Так начинает готовиться копальгын. Остальное — дело времени, солнца и дождей. То, из чего раньше состоял морж, должно хорошенько перепреть в прочной оболочке шкуры. Готовый копальгын с наслаждением будет съеден хозяевами, родственниками

и соседями.

Ким шел по селу, солнце красно сияло, припекая землю, и запах вызревавшего копальгына становился все резче. Ким с удовольствием съел бы сейчас добрый кусок, если бы не поручение Нутенеут, не позволявшее ему задерживаться. И все-таки он задержался — стало жарко, кухлянка прилипла к спине. Он положил книжки на травянистый бугорок, стянул через голову кухлянку, взял ее под одну руку, книги — под другую и пошел дальше, позволяя солнцу припекать крепкую голую спину.

Вскоре он очутился в конце села и свернул в крайний дом. В доме никого не оказалось. Обойдя безрезультатно дворов десять, он, наконец, обнаружил в одном из домов живую душу — Коравье. Коравье спал на шкурах у окна. Рядом с ним спала собака, зарывшись мордой в его кухлянку.

— Эй, Коравье, вставай! — сказал Ким, радуясь, что хоть старика застал.

Сперва его услышала собака, вытащила из-под кухлянки морду, приметала, зябко отряхнулась. Потом закряхтел Коравье.

— Пошла! — Ким прогнал со шкур собаку и сел возле Коравье, примостив рядом кухлянку и книжки.

Собака безропотно побрела к плите, улеглась там и мутными глазами уставилась на людей, словно приготовилась слушать, о чем они поведут речь.

— Тебе, Коравье, сегодня в клуб ходить нада. Собрание будет. Барыгин едет, — сказал Ким. — Про другие земли расскажет. Как другие люди живут. Когда радиола музыку начнет, ты в клуб ходи. Тебя сельсовет зовет.

Коравье, помаргивая глазами, безучастно глядел на Кима, шамкал запавшими губами и молчал.

— Так, значит, — Ким догадался, что старик со сна плохо понимает его. — Ты знаешь, кто я? — спросил он и сам ответил: — Агитатор.

Но и эти слова не возымели действия на Коравье. Он продолжал что-то пришептывать, взгляд его рассеянно блуждал по стенам и углам комнаты.

— Ты, Коравье, на собрание приходи, — снова сказал Ким. — Потом кино без денег будет, Барыгин из района едет. Знаешь Барыгина? Он в том доме, где твой Рыпель, работает. Он главный начальник.

Услышав имя сына, Коравье оживился, глаза блеснули.

— Рыпель долго не едет.

— Приедет, — успокоил его Ким. — Хочешь, книжку тебе хорошую почитаю? Я читать буду — ты слушать.

Коравье ничего не ответил. Ким раскрыл книжку потолще, на обложке которой значилось: «А. В. Перышкин. Курс физики, часть П. Учпедгиз, 1950 г.», прокашлялся и, внимательно глядя на первую страницу, где излагались основные понятия криволинейного и вращательного движения тел, солидно заговорил:

— Вчера далеко от нашего села собирался один важный пленум, — «читал» Ким, передавая услышанное по радио в последних известиях. — Много людей говорили важные вопросы. Скоро в бригады пришлют новые палатки. Электричество сделает теплые печки, и будет в бригаде радио. В бригаде нада вести культурную работу. Нада баня, нада много зоотехников местного населения. Тогда копытка [1]

не будет трогать оленя, и все задачи заготовки мяса и пушнины выполним быстро…

1

Копытка — болезнь, поражающая копыта оленей.

Он продолжал «читать», переворачивая страницы учебника, а Коравье молча сидел, прикрыв веки, и тихонько раскачивался в такт его словам, положив на колени сухонькие руки с погнутыми в суставах пальцами.

— Конец, — сообщил Ким и взглянул на старика. — Понял, какая книжка?

— Мой Рыпель тоже книжки знает, только он плохой сын, — после долгого молчания сказал Коравье, не поднимая век.

— Ладно, я пойду, — Ким вдруг спохватился, что засиделся у старика. Напомнил: — Не забудь мой приказ в клуб ходить.

Выйдя от Коравье, Ким вдруг понял, что неправильно ходит. Нельзя было начинать с этого конца улицы. На другом конце — звероферма, пошивочная, контора. Там весь народ, там сразу всех увидишь. Он спустился к океану и берегом поспешил на другой конец села — путь берегом был короче.

Спустя полчаса Ким уже стоял в проходе длинного барака зверофермы, и обступившие его молодые работницы наперебой говорили ему:

— Ким, ты сколько книжек прочитал — сто или тысячу?

— Ты сам собрание делай! Здесь делай. Мы слушать будем, лисички будут.

— Ким, ты когда жениться будешь? Почему не женишься?

Женщины галдели. В клетках, подвешенных вдоль стен, бегали, сидели, поскуливали лисицы. В нос бил удушливый запах гнилого мяса и прелой шерсти. А Ким, посмеиваясь, стоял среди женщин и отвечал по порядку на все их шпильки:

— Много книжек читал. Может, сто читал, может, больше.

— Я собрание делать не умею. Барыгин умеет.

— Рано жениться. Скоро в армию пойду.

Он понимал, что женщины подтрунивают над ним, но не обижался — что с них возьмешь, женщины есть женщины. Так, отшучиваясь от их колючих словечек, он и покинул звероферму.

Не доходя до пошивочной мастерской. Ким столкнулся с Гиуне — она шла с ведром к ручью за водой. Он остановил ее, обстоятельно рассказал о собрании, о приезде Барыгина и о том, по какому сигналу надлежит собираться в клуб. Поручил объявить об этом швеям и пошел в контору.

К его великому удивлению, там было пусто. На столах все разложено: бумажки, счеты, линейки — и нигде никого. Ким вышел на крыльцо и увидел вдалеке, возле магазина, толпу народа. Думая, что это приехал Барыгин, он поспешил туда.

Однако люди собрались не у магазина, а у дома Пепеу, и никакого Барыгина среди них не было. Ким подошел поближе и увидел в центре толпы самого Пепеу. Задрав к подбородку подол сатиновой рубашки, под которой скрывалась еще одна рубашка, белая (никогда раньше Пепеу рубашек не носил), и выпятив голый живот с красным продольным рубцом. Пепеу возбужденно выкрикивал:

— Видали, какой крепкий? — Он хлопал себя рукой по животу. — Это шов называется! Доктор три часа шил. Я спал тогда, как морж, ничего не слышал! Можно трогать, теперь не болит! Трогай, трогай, не бойся! Такой крепкий шов волк возьмет — зуб поломает!