И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ
Шрифт:
- «Восьмое марта года бархатной лисицы. С утра пришла кикимора, принесла пол–литра прошлогоднего березового сока со вкусом сыроежек и коробку улиток в сахаре. Сказала, что сегодня какой–то праздник, который мы, как представители темных неприрученных природных сил, должны отмечать. Соврала, наверное. На самом деле, поди, хотела похвастаться, что к ней снова стал леший захаживать. Нужен он мне. Старый пень. Сок выпили, улиток съели. Дала ей банку варенья из волчих ягод. Дура.»
- А что–нибудь поближе к сегодняшнему дню есть? — потянулся к дневнику Агафон.
- Сейчас посмотрю, — торопливо залистал страницы
Иванушка смущенно закашлялся.
- Давай, я лучше дальше поищу.
- Нет–нет, читай–читай, — вытянул у Ивана тетрадь чародей и продолжил:
- «…так и прут. Сезон у них, что ли? И всех обстирай, помой, покорми, на путь верный направь, и что тебе за это — ни слова благодарности. Естественно, не удержалась, съела парочку. Не то, чтоб шибко хотелось, а просто так, из принципа. Кикимора есть не стала по причине своего отсутствия в свадебном путешествии с лешим на юге Колдобистой пустоши у Комариной трясины. И нисколько мне не завидно. Чтоб она там ноги переломала, коза с маникюром.»
- Нет, а самое последнее?
- Ага, вот. Добрался, наконец. «Десятое сентября года бархатной лисицы. Сегодня мне повезло. Пришли какие–то замурзанные дети, две штуки, говорят, что заблудились, хотя по глазам видно, что мачеха в лесу бросила. Хотела съесть сразу, но мальчик просто тупой оказался, на лопату сесть не умеет — то ноги растопырит, то чуть не стоймя встанет. Чему их теперь в школе учат? Пришлось пока покормить, чтоб не ныли, положить спать, а пока дрыхли, спиногрызы чумазые, я выход придумала. Я этому дурачку личным примером покажу, как надо на лопату правильно садиться. И тогда уж не отвертится. Недаром кикимора моему уму завидует и говорит, что у меня не голова, а пустой котел. Что хочешь варит, значит. А девочку я точно сварю. Пойду, укропу надергаю.»
- Все? — тревожно заглянул в тетрадь Иванушка.
- Все, — подтвердил Агафон.
- Так я не понял, она их съела, или нет?
- Не написано, — пролистал оставшиеся десятка три страниц маг. — Наверное, съела. А, может, и нет. Главное то, что по магическому календарю год бархатной лисицы был пять лет назад. И с этих пор она в своем дневнике больше не писала.
- А сейчас какой год по вашему календарю? — полюбопытствовал Иван.
- Сентиментальной змеи.
- Интересно… — Иванушка достал оставшиеся тетради — суди по цвету и степени замызганности, еще старее этой, и осторожно сложил их на стол. — Интересно, а Бабы–Яги могут умереть?
- Умереть–то? — Агафон почесал в затылке — то ли от задумчивости, то ли от грязи. — Могут, конечно. Кто угодно может умереть, если он не бессмертный.
- А что — и бессмертные бывают? — помимо воли заинтересовался Иван.
- Бывают, — мгновенно помрачнел Агафон и тут же сменил тему. — Ну, так мы мыло, полотенца и прочую разность ищем или нет?
- Ищем, — вздохнул Иван, отколупнул засохшую корку грязи с носа и полез дальше в сундук.
Но все, что ему удалось из него извлечь, было две выцветших юбки, серый с розовым (когда–то черный с красным) половик, несколько платков неопределенного цвета и материала, дырявый валенок без пары, доисторический зипун, который не стала доедать
- Ладно, переходим к сундуку номер два, — волшебник с грохотом столкнул опустевший, но не намного полегчавший сундук на пол и вынул щепочку из дужки запора, куда обычно навешивают замок, нижнего сундука.
- Постой! — прошипел Иван. — Это ты так сундуком по полу грохнул, или мне показалось?
Агафон замер, как был, согнувшись над крышкой.
- Что?
- Что–то стукнуло. На улице, вроде.
- Что?!..
Волшебник бросился к окну и окаменел.
Даже через пыльное, занавешенное паутиной стекло было видно, как отряд из полутора с лишним десятков человек, одетых в черную форму с черным матовым панцирем, на груди которого светлело нечто, похожее на череп и кости, вышел из леса. Они медленно, настороженно оглядываясь по сторонам держа шестоперы наготове, продвигались в сторону центра Бабы–Ягинной усадьбы — избушки на курьих ногах.
- Умруны!!!.. — отчаянно схватившись за голову, чародей шепотом взвыл и сполз по стене на пол. — Умруны!.. Я пропал!.. Я погиб…
Иванушка тоже замер.
Двое безоружных людей не смогут противостоять шестнадцати солдатам. Живой из которых только один. Как говорила когда–то Ярославна, бывают покойники, бывают не покойники, а бывают беспокойники. Как можно убить того, кто уже мертв?!..
Спокойно, спокойно.
Думай.
Как поступила бы на моем месте Сеня?
Сеня?..
А очень просто.
- Не паникуй! — энергично зашипел на впавшего в полную прострацию чародея Иван и для убедительности схватил его за шкирку и встряхнул. — Быстрей, помоги мне!..
Черная масса безропотно осталась стоять на улице.
По ступенькам поднялся только сержант из живых и почтительно постучал в занозчатую дверь.
- Кто та–ам? — из–за двери донесся отвратительно–скрипучий голос.
- Сержант гвардии его царского величества Царя Костей. По делу государственной важности.
- Пра–ха–ди–и, — проскрипели ему в ответ. — Не за–а–перта.
Сержант снял черный, матово поблескивавший в лучах вечернего солнца шлем и вошел.
В пыльной, грязной, затхлой до невозможности комнате сидели на сундуках у стола две старухи — такие же пыльные, чумазые и затхлые, как все, что их окружало. На столе без скатерти (впрочем, не исключено, что ее просто не было видно под слоем грязи и копоти) стоял самовар, не чищенный, похоже, со дня изготовления и две разнокалиберные кружки на щербатых блюдцах. Рядом с самоваром красовалась кривобокая банка с темной, плотной, вязкой массой внутри, от одного взгляда на которую выпадали пломбы из зубов. Сразу видно — домашнее варенье. Под столом стоял мешок, набитый тыквами.
Лицо одной старухи обезображивала огромная черная, сочащаяся кровью бородавка на весь лоб, другой — с десяток таких же, но помельче.
Обе они улыбались.
На лицах своих солдат он видел улыбки более жизнерадостные, чем эти.
У старухи с десятком бородавок из–под изодранного подола болотного цвета юбки торчала костяная нога. Второй, в валенке, она мерно покачивала, дуя на чай в треснутой кружке без ручки.
- Зачем пожаловал, кажи, солдатик, — проскрипела старуха с костяной ногой и оскалилась.