И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ
Шрифт:
- Проснуться ить не успели — и опять это наказание!..
- С утра пораньше!..
- Ничего, не дрейфь, ребята! Сейчас мы ей устроим… последний день Полпеня [191]!..
Расчет Андрейки Соловьева засуетился, раздувая задремавшие в поддоне угли и подбрасывая им на съедение новую порцию топлива: кузнецам не терпелось опробовать усовершенствованные козлы для своей «аленушки» лично на том, ради кого соловьи–разбойники не спали две ночи, высчитывая углы, усилия, давление и скорости, а
- Ну, сейчас ужо ты у нас получишь, гада змейская… — бормотал Андрейка, торопливо прибивая к жерлу парового самострела стопорный брус номер пять. — Сейчас ужо мы тебя отучим над нашим Лукоморском летать, дома честным людям жечь…
Пламя уже пылало вовсю. Вода в котле закипела и начала сердито бурлить, требуя выхода если не для себя, то для своего пара.
- Вот ужо мы тебя встретим… — сосредоточенно сцепив зубы, приговаривал наводчик, прильнув к теплой шершавой коре самострела заросшей щекой.
- Ну, как?.. — подал голос снизу от обода громадного колеса, на котором теперь вращались козлы, Никита.
- Черточки на три левее… — едва сдерживая готовое прорваться радостное возбуждение, скомандовал Андрейка.
Самострел вместе с поддоном и дровами переместился, как было указано.
- На одну правее… Сдувает его, что ли…
Колесо, тихо скрипнув, мягко подвинулось еще чуть–чуть.
- Ну?..
- Кажется, есть! — радостно воскликнул Андрейка и торжествующе добавил: — Прямо на нас летит, скотинка, как чует…
- Ой, и впрямь на нас… — нервно присели Никита с Олежком, не забывая, тем не менее, подбрасывать поленья в огонь.
Не подозревающий подвоха Змей, заинтересовавшийся непонятной деятельностью на городской стене, взял курс прямо на задранный к небу ствол паровой оружии.
Недовольный рев запертой в котле воды становился все громче, и его дрожь передавалась теперь не только колесу и деревянному стволу, но и прижавшемуся к нему всем задрожавшим вдруг независимо от самострела телом Андрейке.
«Ох, какой же ты все–таки громаднушший…» — невольно втянул голову в плечи он и едва не зажмурил глаза, но тут же сердито прикрикнул на себя и заметил, что Змей снова отклонился от курса.
- На две правее!.. — выкрикнул он расчету, и не успели помощники развернуть его с «аленушкой», как Змей внезапно ускорился и оказался метрах в тридцати от них, прямо перед стволом.
- Есть!.. — ликующе простонал Андрейка и чуть–чуть поддел гвоздодером и без того выгнувшийся, как спина рассерженной кошки стопорный брусок.
Самострел содрогнулся, рыгнул упорным брусом, и из жерла вылетело почти не заметное человеческому глазу ядро и ударило Змею в грудь.
Словно налетев на невидимую стену, он
Змей, очевидно, серьезно раненый, повалился вниз, путаясь в крыльях и головах, но в последнее мгновение ухитрился не добавить множественные переломы к огнестрельному ранению, извернулся и с оглушительным ревом взвился ввысь, высматривая обидчиков.
Налетевший порыв ледяного ветра бросал и вертел раненую зверюгу как бумажного голубя, но этого оказалось мало, чтобы сбить ее с курса возмездия. И расчет Андрейки, совершенно верно рассчитав, что шансов уцелеть при прямом попадании Змеиного пламени у них не никакого, бросился врассыпную, прихватывая по дороге наиболее оптимистично настроенных, а, может, просто наименее сообразительных собратьев по стрелковому оружию.
И весьма вовремя.
Рассвирепевший Змей налетел на ранившую его паровую орудию как огненный трехголовый ангел возмездия одной из неизвестных религий Центрального Узамбара, и «аленушка» исчезла в столбе пламени и паров отлетающего на небо камня.
Теперь пришел черед осаждающих торжествовать, но не долго.
Змею было совсем худо.
Взлетая и падая, едва не переворачиваясь в воздухе на подламывающихся крыльях, словно подбитая птичка, Змей понесся над городом, паля огнем направо и налево, иногда едва не обжигая самого себя…
Крылатый разбойник успел устроить несколько выдающихся пожаров ближе к центру города, вознесся в агонии к груженому снегопадами небу в последний раз и рухнул в облаке дыма и пламени на дворец.
Костей, в надежном тылу своей армии, прикинув точку падения своего бессменного невольного союзника, впервые осознал значение выражения «смех сквозь слезы».
А Змей тем временем, спланировав на ослабших крыльях, лежал на заднем дворе царского дворца по соседству с Симеоновым зверинцем, свернувшись калачом (на «калачик» у него размеры не тянули), и чего–то, или кого–то, ждал.
Может, замотанных в мокрые одеяла дружинников с топорами, копьями и мечами.
Может, иной, менее эксцентричной и шумной смерти [192].
А, может, вот этого взъерошенного светловолосого (причем цвет волос идеально совпадал с цветом его лица) человека, толкаемого сзади двумя стариками — в короне и в крестьянской шапке и сопровождаемого мальчонкой с черным мечом наголо и длинным лопоухим боярином с лошадиным лицом.
Причем последние несколько метров светловолосый перестал утруждать себя переставлением ног, сосредоточившись сугубо на торможении, и под каблуками, которыми он безуспешно пытался упереться в землю, оставались глубокие борозды.