И ты, Брут...
Шрифт:
Ту злополучную рубашку я на всякий случай одевать не стал, душа к ней не лежала. Одел совершенно новую, подаренную мне ко "Дню защитника Отечества" одной знакомой женщиной, не будем уточнять какой, чтобы не компрометировать ее в глазах соседей и сослуживцев. Затем влез в постиранные и отутюженные накануне брюки и взглянул на себя в зеркало. В общем-то, ничего — вид довольно-таки свежий, можно даже сказать, благоухающий. Опухоль с лица спала, и о той бурно проведенной ночи напоминал лишь разноцветный синяк под левым глазом. Требовалось замаскировать его, а для этого, как известно, изобрели солнцезащитные очки. Я вспомнил, что таковые мне как-то попадались в одном из ящиков трюмо. Пошарил в тумбе в выдвижных ящиках и нашел то, что искал. Очки оказались давно вышедшими из моды, с огромными
На улице стояло чудесное апрельское утро, одно из тех которому радуется душа не обремененного тягостными думами человека. Ему и листва кажется зеленее, и трава мягче, и небо голубее, и солнце ярче. Я же видел мир в черном цвете, и не только потому, что смотрел на него сквозь темные стекла очков. Окончательно отравить мое существование на земле могла соседка из двадцать второй квартиры Лидия Ивановна — абсолютно седая старуха, сидевшая в конце дома в тенечке на низеньком табурете, прихваченным из квартиры. Старуха была из той категории людей, которой все мешают жить. Особенно дворовая детвора. Она гоняла мальчишек, гоняющих в футбол, под предлогом того, что поднимаемая ими пыль долетает якобы до ее окна, расположенного на восьмом этаже, а девчонок — за то, что они своими криками мешают отдыхать ее сумасшедшему, глухому как пень деду, который, кстати, тоже был не прочь поразвлечься, гоняясь все за той же детворой с тяжелой клюшкой. Старуха говорила, будто дед участник второй мировой войны, однако многочисленные наколки на его теле свидетельствовали о том, что он провел свою молодость не на фронтовых дорогах, а в местах не столь отдаленных.
…Но о старухе. Если в квартире Лидии Ивановны из крана капала вода, то это для нее являлось радостным поводом отправиться в ЖЭК и устроить разгон его начальнику. Бесконечные жалобы просьбы и скандалы так достали работников жилищно-эксплуатационной комиссии, что сантехники и электрики, завидев старуху, прятались в своем подвале, а начальник ЖЭК, если ему удавалось вовремя засечь в окно хозяйку двадцать второй квартиры, просил секретаршу сказать ей, что он убыл на объект. Она переругалась со многими жильцами из своего подъезда и некоторыми из соседних, и те предпочитали с ней не мириться, чтобы снова не ссориться. Она цеплялась ко всем и каждому, и даже ко мне, но, учитывая мою сугубо мирную по отношению к ней настроенность, затеять склоку со мной ей никак не удавалось. Тем не менее, Лидия Ивановна не оставляла надежды зачислить мою персону в список своих заклятых врагов, и каждый раз при встрече останавливала меня каким-нибудь дурацким вопросом, типа: "А вы не знаете, какая это птичка так красиво поет у нас под окнами по утрам?" — И когда я, вежливо улыбаясь, говорил: "Нет" и проходил мимо, кричала вслед: "А в вашем подъезде мальчишки опять фломастером стены разрисовали! Поругали бы их, вы же воспитатель!"
Сегодня Лидии выпадал реальный шанс поссориться со мной, ибо у меня было как раз подходящее настроение, чтобы облаять ее. Однако я назло старухе решил лишить ее удовольствия уже с утра поцапаться с кем-нибудь и отправился к остановке в обход дома, только бы не встречаться с хозяйкой двадцать второй квартиры.
Спустившись с горочки, я влез в стоявший на кольце полупустой троллейбус, который через пару минут благополучно тронулся в путь. Говорю благополучно, потому что, не знаю как в вашем городе, а в нашем этот вид транспорта ходит отвратительно. Я не в плане интервала движения, здесь, понятно, на каждого пассажира не угодишь. У меня к трамвайно-троллейбусному парку иные претензии. То ли провода у нас в городе проложили не так как нужно, то ли водители сплошь "чайники", но только с троллейбуса постоянно соскакивают "рога", и едут они с такой натугой и тяжеловесностью, будто вместо двигателя в них используется мускульная сила самих водителей.
Ехать до работы четыре остановки, но добирались мы до нужного мне места ровно столько, сколько мне понадобилось бы, чтобы до него добежать, что я иной раз, опаздывая, с успехом и проделывал. Выгрузившись на залитой солнцем остановке, я перешел дорогу и направился между домами к стадиону,
Сразу же за воротами располагались здания спорткомплекса. Между ними еще одна громадная арка вела на футбольное поле. Справа находились спортивный городок и площадки кортового тенниса. К ним вели тенистые аллеи, по которым вечерами прогуливались молодые мамаши из близлежащих домов, а по утрам бегали трусцой старички и те кто очень хочет похудеть. Я свернул влево, прошел по асфальтированной дорожке, проложенной вдоль крытого бассейна, обогнул гимнастический зал и нырнул в темноту фойе здания, отведенного для занятий по различным видам борьбы, восточных единоборств и бокса. Проделав сложный путь по сложной системе коридоров и переходов между залами, я оказался в длинном коридоре, оканчивавшимся залом для "вольников", "классиков" и самбистов. И вот она долгожданная встреча с завучем!
Иван Сергеевич Колесников — между своими дядя Ваня — шестидесятипятилетний круглый как колобок мужчина. Он уже пять лет как на пенсии, но до сих пор не хочет покидать насиженного места. Сейчас, глядя на его крупную тяжеловесную фигуру, и не скажешь, что он когда-то был легкоатлетом. Сейчас он и ста метров пройти не может без передыху. Лицо у него широкое, с ноздреватой кожей, напоминает бульдожью, простите, морду, такое же отвислое и свирепое, а на носу и щеках синие и красные прожилки. Нрав, надо признать, тоже не кроткий. Но мужик дядя Ваня толковый и справедливый. Он никогда не дает нас, тренеров, в обиду перед членами всякого рода комиссий, которые так любят заглядывать к нам на огонек для проверки. А если потребуется, сам сдерет шкуру с головы до пят. В общем, под горячую руку лучше не попадаться. И вот надо же так случиться, чтобы двери кабинета завуча находились в одном тупичке, что и моего спортивного зала. Само собой разумеется, мы с ним встретились, причем сразу едва я ступил в коридор, а Колесников зачем-то в него вышел из своего кабинета с папкой под мышкой.
— А-а… Гладышев! — с излишней приветливостью, изрек дядя Ваня, останавливаясь напротив дверей в раздевалку. — Заявился?
— Да вот, пришел, выздоровел, — ответил я бодро и перемялся с ноги на ногу. Давно я не чувствовал себя в шкуре провинившегося школьника.
Выпятив и без того отвисшую нижнюю губу, Колесников несколько раз качнул головой, будто совсем и не радуясь за мое счастливое избавление от недуга, и задал каверзный вопрос:
— И что же это за болезнь такая была, что ты даже на улицу выйти не мог?
С печальным выражением на лице я тяжко вздохнул:
— Простуда, дядя Ваня, проклятая простуда подкосила мое здоровье.
— Простуда, говоришь?.. Это плохо, — посочувствовал, наконец, Колесников и вдруг потребовал: — Сними-ка на минутку очки!
Любого другого начальника я бы к черту послал, что я мальчик что ли, который готов по первому требованию завуча снять не только очки, но и вывернуть карманы, — но дядю Ваню не мог, он того не заслуживал. Я молча взял очки за дужку и сорвал с лица. Любуйся! В освещенном одной лампочкой коридоре стало чуть светлее от моего фонаря.
Вертикальное колебание головы Колесникова перешло в горизонтальное.
— Да-а… — протянул дядя Ваня. — С такой болезнью действительно стыдно выйти из дому. Больничный есть?
— Откуда! — развел я руками и поспешил добавить: — Но вы не волнуйтесь, Иван Сергеевич, я отработаю.
Колесников подтянул вечно сползавшие с его необъятного живота брюки и переложил папку из одной под мышки в другую.
— Поздно, Игорь, поздно, — сказал он мрачно, протискиваясь мимо меня к выходу. — Я тебя уже премии лишил! — и дядя Ваня выкатился из коридора.