И у палачей есть душа

Табар Гийом

Спустя несколько лет немецкий врач принял на себя, как миссию, задачу вернуть мне музыкальные способности, отнятые другим врачом, его соплеменником. Он хотел вернуть меня к фортепиано, но какой ценой! Транквилизаторы, лекарства всех сортов. Я пустилась насиловать судьбу ради невероятного и, в любом случае, недостижимого результата. Я тратила безмерную, непропорциональную энергию, чтобы вернуть себе силы, которых лишилась. В глубине души это звучало фальшиво. Свободу не обретают путем отказа от реальности. Так я почувствовала, что мое физическое и внутреннее освобождение возможно только через строгую правду: нужно осознать до конца, чем я стала. Надо было полностью принять то, что я больше

не смогу играть — для того, чтобы я могла восстановиться. Для этого нужна была, не нахожу других слов, благодать, так как, с человеческой точки зрения, отказ от фортепиано был для меня непереносим. Соединение благодати, ведущей меня к смирению перед обстоятельствами, с моим независимым и свободолюбивым характером, помогло преодолеть невыносимое и сделать так, чтобы пережитое мной не состояло из одних только потерь и приобретений. Не имея возможности играть, я могла передавать опыт. Не имея возможности блистать, я могла помочь совершенствоваться другим. Неспособная больше наслаждаться своей игрой, я могла разбудить в других способность радоваться музыке.

Как только я немного восстановила физическую устойчивость, то, естественно, стала репетитором. Я не могла стать преподавателем в строгом смысле слова, у меня не было необходимого диплома; но моя способность слушать и большой педагогический дар (если верить тому, что мне говорили) дали мне возможность оказывать серьезную помощь студентам консерватории. Каждую неделю я принимала множество учеников у себя, на рю де ла Републик, в Сен-Жермен-ан-Ле. Я занималась с ними и, в том числе, учила их самостоятельной ответственной работе. Никто из моих учеников ни разу не провалил экзамена.

Преподавание помогло мне излечить другую рану, нанесенную пленом, — невозможность создать семью. Маленькой девочкой, юной девушкой я всегда мечтала выйти замуж и, особенно, иметь детей. Однажды, незадолго до войны, мне было лет семнадцать-восемнадцать, сосед бросил мне: «Вы созданы, чтобы родить десяток детей!» Это, безусловно, было верно. Я была крепко сколочена. Я любила детей, и перспектива управлять домом меня больше радовала, чем пугала.

И, наконец, хотя я всегда стремилась жить насыщенной духовной жизнью, я никогда не чувствовала призвания к монашеству. Итак, создание семьи было моим сильнейшим желанием. Шестьдесят лет назад молодежь была менее отважной и не так спешила, как сейчас, но могу признаться, что некоторые перспективы будущего начали уже намечаться.

Война все разметала. Желание не умерло, но тело ему больше не подчинялось. Непрерывные страдания исключали даже мысль о беременности. С 1944 года я могла существовать только, если каждый день несколько часов лежала неподвижно. Каждое мгновение было (и остается) мгновением, вырванным у страданий. Душевно, физически, умственно я больше не имела сил, чтобы справиться с круговоротом семейной жизни, с ведением дома; итак, я должна была отказаться от создания семьи…

Это было большим горем. Моя повседневная жизнь больше не была обыкновенной — такой же, как у всех других людей. Отныне моя жизнь шла медленным ходом. Я не могла больше долго ходить, самостоятельно делать покупки…

Среди одержанных побед я числю получение водительских прав. Я твердо хотела этого добиться. Я ни слова не сказала экзаменатору о моем физическом состоянии. Уроки вождения я брала, закованная в корсет. К тому же самое удобное для меня положение — это сидеть в кресле.

Один из врачей мне как-то сказал: «У вас позитивная натура. Я знаю, что вы сумеете до конца использовать свои возможности».

Это я и пыталась делать.

Мне всегда хотелось передать другим, чем я живу, что знаю, во что верю. Лишенная возможности иметь собственных детей,

я старалась быть полезной детям других людей. Я пыталась помогать детям двоюродных братьев, племянников. Некоторые из них приезжали меня повидать в Сен-Жермен-ан-Ле почти каждое воскресенье. Завязывались глубокие и подлинные связи. Некоторые из них доверяли мне свои тайны, и я надеюсь, что общение со мной помогло им.

Особенная связь завязалась у меня с малышкой Моникой, дочкой соседки. Они жили вдвоем, отец Моники их бросил. Мы с моей мамой их очень любили. Вскоре мать Моники заболела и умерла. Моника осталась одна в возрасте тринадцати лет. Случилось это, насколько я помню, в начале шестидесятых годов. Моя мама была еще жива, и мы взяли Монику к себе. Официально я ее не удочеряла. Это было невозможно со всех точек зрения, но я растила ее как дочь и видела в ней дочь. Она была и осталась великодушной и доброй.

Это неофициальное материнство, длившееся долгие годы, принесло мне множество радостей, среди которых не меньшей была та, что Моника выучилась игре на фортепиано и проявила настоящий талант.

Помимо семейных и дружеских связей, преподавание стало для меня способом продолжать жить для других; опять же, и в этом я не могла следовать обычному ритму жизни. Те, кто знаком с нервной выносливостью и выдержкой, необходимой учителю, чтобы владеть классом, легко поймут, что я не могла работать учителем в обычных условиях, и я нашла себе роль домашнего репетитора.

Я любила философию. За работу, написанную для экзамена на аттестат зрелости на тему «страдание», я получила 18,5 баллов из 20 возможных! [24] Ободренная доминиканской общиной, я решилась передать эту страсть другим.

Ректор академии Версаль подготовил специальный договор с Министерством народного образования, по которому я преподавала философию ученикам, специализировавшимся в творческих областях, особенно в области музыки, и у которых была из- за специализации сокращена школьная программа, в том числе по философии. Никто из них ни разу не провалился на экзамене.

24

В отличие от России, во Франции получить «пятерку» в аттестат зрелости почти невозможно. — Прим. ред.

Так я нашла, неожиданным образом, способ быть полезной.

Благодаря этому меня никогда не одолевала мстительность, тоска по навсегда утерянному прошлому, горечь о недостижимом будущем, зависть к людям, могущим строить свою жизнь, как хотели, ни даже злоба против людей, сломавших мою жизнь.

Мучители лишили меня некоторых способностей, закрыли некоторые горизонты, но новые пути открылись для меня. Мой долг, как и прежде, состоял в том, чтобы наилучшим образом принять сложившиеся обстоятельства и отдать лучшее, что было во мне.

Свидетельствуя о моем опыте, я часто повторяла: я не хочу видеть в своей жизни трагедию. Кто хочет, чтобы его жалели, ничего не сможет дать. Жизнь, замкнутая на себе, не может быть плодотворной. Свидетельство ничего не стоит, если ты представляешь саму себя. Одну страницу моей жизни я перевернула в 1944 году. Следовало написать новую. Я согласилась через столько лет рассказать о пережитом не для того, чтобы получить почетный диплом участника Сопротивления или лавровый венок за мужество. Только, чтобы помочь тем, кто проходит через туннель сомнений, увидеть пламя надежды, чтобы показать прошедшим через унижение, что прощение возможно; ибо суть моей истории в одном: в прощении палача, который снова появился в моей жизни сорок лет спустя.