И у палачей есть душа
Шрифт:
Весной был создан национальный совет Сопротивления, — предпосылка объединения всех ячеек Сопротивления и военных сил, — но соперничество между Де Голлем и Жиро [20] мешало работе и портило настроение. Короче говоря, Сопротивление рифмовалось с терпением и выдержкой более чем когда-либо. Следовало бы добавить — и с бдительностью.
Однако следует признать, что рутина поселяется во всем, что длится во времени. Быть может, безбоязненно бороздя Париж по всем направлениям, рискуя и каждый раз удачно, дерзко обманывая подозрительность немцев, я в конце концов стала менее внимательной.
20
Анри
Тем вечером в октябре 1943 года я увидела группу из четырех немецких солдат на подступах к вилле Молитор, куда я возвращалась, но не насторожилась. Я въехала в сад на велосипеде. Зеленый велосипед, столько раз служивший мне в Боне, мой сообщник в переходах в свободную зону, — я привезла его с собой в Париж. Не знаю, почему, но с ним я чувствовала себя защищенной, в безопасности. В тот вечер мне вдобавок не о чем было тревожиться. У меня был самый обычный день. Фортепиано, покупки для семьи де Бомон, у которой я жила, уроки с их дочерями и ужин с товарищами по консерватории. Итак, я возвращалась с пустыми сумками и легкой душой.
Входя в ворота виллы, я увидела солдат, но не придала этому значения. Только крутой подъем в конце поездки слегка затруднил дыхание. Я еще сидела с седле, когда один из солдат меня окликнул: «Вы мадемуазель Маити Гиртаннер?» Он спросил по- французски, я ответила по-немецки: «Да, а что?»
— Слезьте с велосипеда.
— С какой стати?
Они продолжали уже по-немецки:
— Вам сказано — слезьте. Не спорьте и покажите ваши документы.
Я была поражена и неожиданностью требования, и грубостью тона. Я протянула документы, одновременно сражая их вечным заклинанием, до сих пор спасавшем меня от серьезных неприятностей:
— Я — швейцарская подданная. Моя страна нейтральна. Вы ничего не можете мне сделать.
Они притворились, что не поняли. «Алиби» языка не работало, хотя я говорила по-немецки. Я протянула руку, чтобы забрать бумаги. Но вместо того, чтобы вернуть, солдат положил их в карман и бросил мне: «Следуйте за нами». Я возмутилась: «По какому праву? Я вам уже сказала: я швейцарка. И вам нечего мне предъявить. Я просто возвращаюсь домой, это же не преступление».
— Вы все это объясните в комиссариате.
— Я вполне готова все объяснить, но дайте мне хотя бы подняться к себе. Я должна помочь двум девочкам приготовить уроки. Их родители не поймут, почему я не явилась. Нужно их предупредить.
Вместо ответа три других солдата взяли меня в кольцо. Я еще понятия не имела о том, что происходит, но я почувствовала, что на этот раз дело плохо. У меня не было никакой лазейки. Я спустила ноги на землю и, сжимая руль велосипеда со смесью гнева и тревоги, зашагала, окруженная черным угрожающим эскортом. Не знаю, что во мне преобладало: гнев или покорность судьбе.
Гнев, что меня поймали так глупо, даже не во время опасной операции. За эти три года я столько раз водила за нос немцев, что мне казалось унизительным быть пойманной на пустом месте, когда я слезала с велосипеда. Что же касается покорности судьбе, это, конечно, неправильное выражение, потому что никогда я не могла принять неприемлемое или признать
С самого детства я поняла, что жизнь человека выстраивается из откликов на услышанный зов, что важно не предвидеть, что со мной случится, а быть на высоте обстоятельств, возникающих в каждую секунду жизни, не заботясь о том, что из этого последует. Не выбирать свой путь я призвана, а следовать по нему. Я уже однажды об этом сказала, но это действительно главная линия моей жизни: ни разу я не усомнилась, что Бог во мне. Сколько раз я уверяла кандидатов на переход демаркационной линии, что Господь их не покинет!
Это не были пустые слова. А теперь я испытывала себя. Окруженная солдатами, я не знала, куда меня ведут, но внутри меня звучали слова псалма: «Рука Твоя ведет меня».
Итак, я шла… Не радостная, но безмятежная. Настороженность в глазах, но мир в сердце.
В молчании мы шли по обсаженным деревьями улицам XVI-ro округа. Я вспоминала все мелкие случаи, которые возбуждали, увы, недостаточно, мою бдительность. Впервые тревога возникла летом 1941 года. Мои прогулки вдоль Вьенны длились уже год. Как-то вечером один из офицеров, живших в Вье Ложи, взял меня за руку и отвел в дальний угол террасы. Из всех незваных гостей он был наиболее человечным и внимательным к нашей семье. Грозя указательным пальцем, он сказал: «Мадемуазель Маити, будьте осторожны». Я ответила, стараясь не выказать беспокойства: «Осторожной в чем?» Выражение его лица не изменилось: «Вас часто видят разъезжающей на велосипеде. Слишком часто. Я не хочу ничего знать, но будьте осторожны. Будьте очень, очень осторожны». Вот и все. Больше он ничего не сказал, и я не пыталась ничего выяснить.
Этот немец мог меня погубить, но он меня спас. Он говорил благожелательным, но твердым тоном. Я так и не узнала, что он знал, но, очевидно, он имел серьезные предположения относительно моих действий. Я также никогда не узнала, почему из семян гнева выросло зерно милосердия. Мой час еще не пришел. Кто-то хотел, чтобы я продолжала быть полезной, и выбрал для меня окольный и необычный путь. Из этого предостережения я извлекла урок не умеренности, а осторожности. Из того, что меня выследили или возник риск быть выслеженной, не следовало, что я буду делать меньше, напротив, я решила делать больше, но принимая больше предосторожностей.
Второе предостережение я получила в сходных обстоятельствах, через несколько месяцев, насколько я помню, весной 1942 года. Я об этом уже упоминала: чтобы замаскировать «прогулки» с мужчинами, стремящимися попасть в свободную зону, я предлагала им, если вынуждали обстоятельства, проявить некоторую интимность в обращении со мной. Я предпочитала пробудить подозрения романтического характера, а не быть заподозренной в подпольном сопротивлении. Это так хорошо получалось, что другой немецкий офицер в свою очередь решил дать мне урок. Было видно, что он крайне шокирован.
— Мадемуазель Маити, я часто вижу вас прогуливающейся с мужчинами. Вдобавок всегда с разными! Позвольте мне заметить вам, что это неприлично! Совершенно неприлично!
Я приняла вид слегка жеманной девочки, пойманной с рукой в банке варенья.
— Что вы хотите, я не могу удержаться. — И добавила умоляющим тоном — Вы не расскажете маме?
В ответ он дал мне долгий и суровый урок морали. «Вы сознаете, что делаете? У меня тоже есть дочери. Я бы никогда не допустил, чтобы они так себя вели. Сразу видно, что вы растете без отца. Вам его недостает. Я вам не отец, но мой долг вас предостеречь».