И умрем в один день…

Амнуэль Павел Рафаэлович

Она протянула ко мне руки, и мы обнялись. От нее пахло шампунем и еще чем-то, чем всегда пахла только Лючия.

— Господи, — сказал я. — Как хорошо, что ты здесь.

Сейчас я не представлял, как жил без Лючии все эти годы и как собирался прожить без нее оставшуюся жизнь. Да, я так решил, я так хотел, я потому и создал эту каплю, но только в тот момент, прижимая Лючию к груди, я понял, что поступил глупо, нелепо и бессмысленно.

— Господи, — сказал я. — Как же я жил без тебя?

В Риме привыкли к тому, что люди на улице обнимаются, не нужно глазеть, это неприлично. Но на нас все равно глазели, я это чувствовал и увлек Лючию в кафе,

где было не то чтобы прохладно — просто холодно, пот сразу застыл на моей спине, и я подумал, что схвачу пневмонию, от которой умру, и все закончится, случится так, как я хотел, когда… Не сейчас, не сейчас, Господи, зачем я это сделал, я совсем не предполагал, что Лючия…

— Пойдем в тот угол, — сказал я. — Там не так дует.

Я держал Лючию за руку, и за столик мы сели рядом, сдвинув стулья.

— Господи, — сказал я, — где ты была все эти годы?

Лючия улыбалась.

— Ты все время поминаешь Господа, Джузеппе, — сказала она. — Уж не стал ли ты в этой жизни религиозным?

— Нет! — воскликнул я. — Ну, это просто… Неважно. Расскажи. Как ты здесь оказалась? Когда? Как нашла меня?

Она посмотрела мне в глаза, и мне больше не нужны были ее слова, то есть, я, конечно, хотел слышать ее голос, хотел вслушиваться в интонации, хотел видеть выражение лица, когда она произносила это свое "какой ты стал, Джузеппе" или "ты совсем не изменился", но по сути, слова были не нужны, потому что в глазах Лючии я уже прочитал все, что она могла и хотела мне сказать: как она решила остановить меня, но опоздала, и ей осталось только одно, потому что она поняла — никто ей не нужен, кроме меня, никто, никто, и такое случилось впервые в ее бесконечной жизни, все повторяется, как известно, и все уже есть в памяти, нужно только суметь вспомнить, но, оказывается, что-то даже в бесконечности случается первый раз, и тогда делаешь то, чего никогда не делал, и о чем даже не задумывался, потому что есть в жизни бесконечное количество событий, о которых не думаешь…

— Я люблю тебя, Джузеппе… Я не смогла без тебя. А ты… Ты смог, если ушел в каплю.

— Нет, ты не… Я люблю тебя, Лючия. Я не могу без тебя жить.

— Но здесь ты столько лет жил без меня!

— Здесь я готовился к смерти. Зачем ты пришла?

— За тобой.

Она сказала это или подумала, или это сказал ее взгляд, или просто ветерок от кондиционера прошелестел в тишине кафе два слова.

Она не знала. Балцано не сказал ей? Он должен был ей сказать, предупредить.

— Лючия…

— Я люблю тебя, Джузеппе.

— Я люблю тебя, но ты… Ты не хотела и не могла быть только моей.

— У меня был только ты. Остальные… Не было остальных.

— Но…

— Давай не будем здесь и сейчас говорить об этом, хорошо? Это осталось… А здесь мы вдвоем, верно?

— Лючия, ты не понимаешь…

— Я все понимаю, — сказала Лючия, но, конечно, она не понимала, иначе не сделала бы того, что сделала.

У кофе был какой-то тонкий привкус, должно быть, корицы, и еще нам принесли фирменные круасаны, и маленькие булочки с повидлом, не знаю, почему я так набросился на еду — наверно, чтобы успокоить нервы. Лючия взяла в руки свою чашку, но пить не стала, а на круасан даже не взглянула, смотрела она только в мои глаза, и мне приходилось смотреть в ее, нить нашего разговора медленно натягивалась, и, наконец, напряжение достигло величины, когда по нити начали перетекать мысли.

"Я все понимаю", — думала Лючия, и это действительно было так. Балцано ей сказал. Наверно,

он был зол на меня за то, что, создавая каплю, я выставил против него заслон, и он не мог на этот раз пробить барьер, пройти сквозь разделяющий миры просвет, мог лишь являться призраком, да еще и не зная точно, куда приходит и кому на самом деле предстает в виде полупрозрачной, так и не сумевшей преодолеть границу миров, то ли материальной, то ли духовной структуры. Он ничего не мог сделать со мной на этот раз и потому рассказал Лючии все, надеясь, что вдвоем им удастся сообразить, как вытащить меня из капли, ставшей для меня домом сегодня и будущей могилой.

Что мог понять в Лючии Балцано, если даже я не понял в ней главного?

"Я пойду к нему, — сказала Лючия, — мне незачем жить без Джузеппе".

"Но… — растерялся Балцано, не готовый к такому повороту событий. — Джузеппе отделил свою каплю границей из темной энергии. Он учел прошлый опыт. Меня граница не пропускает, я пробовал. Тебя, возможно, пропустит, но ты же не станешь рисковать тем, что…"

"Чем?" — спокойно спросила Лючия.

"Ты не сможешь вернуться, потому что в его капле существует горизонт событий, и нет физической возможности…"

"Мы вернемся вместе", — сказала Лючия.

"Джузеппе создал замкнутую каплю, — печально произнес Балцано. — Из нее невозможно вернуться".

"Ты же пробовал…"

"Потому у меня и не получилось! Из-за моих попыток там возникли легенды о призраках, привидениях, пришельцах… Я отступил".

"Я не отступлю".

"Ты не сможешь вернуться!"

"Значит, я останусь там с ним".

"Это — смерть!"

"Вот странное слово, верно? — сказала Лючия. — Абстракция".

"Абстракция — здесь, у нас, а в капле — реальность. Ты умрешь. Перестанешь быть. Насовсем. Боюсь, ты не в состоянии этого представить".

"Мы с Джузеппе будем жить долго и умрем в один день".

"О чем ты? Он может умереть от какой-нибудь тамошней болезни… ты даже не знаешь, что это такое!"

"Знаю, — сказала Лючия. — Моя память не менее нагружена, чем твоя. Он умрет, да. Но он для того и создал каплю…"

"Он может умереть завтра, попав под машину! Ты знаешь, что такое машина в мире, где…"

"Я знаю, — спокойно сказала Лючия. — Не трать зря времени, Джеронимо. У нас времени бесконечно много, а у Джузеппе его, возможно, не осталось совсем. Я хочу быть с ним".

"Ты можешь умереть раньше него! Это непредсказуемый мир!"

"Мы будем жить долго и умрем в один день", — упрямо повторила Лючия.

Балцано молчал.

"Ты поможешь мне", — сказала Лючия. Это было утверждение, а не вопрос.

— Ты не понимаешь, — повторил я, хотя теперь знал: она понимала все.

Лючия положила свою ладонь на мою руку — такой знакомый жест. Если она сейчас сожмет ладонью мой большой палец…

Она так и сделала. Я наклонился через стол и поцеловал Лючию в губы. У ее губ был вкус лесных ягод и цветов, которые росли на плато Энтекке, на Земле не было и не могло быть таких цветов, и запаха такого быть не могло…

— Ты… — сказал я. — Ты хочешь быть со мной до…

— Мы будем жить долго и умрем в один день, — сказала Лючия.

— Почему? — воскликнул я. — Почему я ничего не понимал? Почему я думал, что ты… что я без тебя не… а ты… Я не ушел бы в каплю…