И весь ее джаз…
Шрифт:
Пахло шашлычным дымком — повар разжигал угли. Чуточку — дизельным выхлопом, но не так, как в автобусном парке, а как в порту, когда предвкушаешь дальний круиз. И еще пахло рекой.
Странно, но здесь, в центре огромного мегаполиса, господствовал аромат речной свежести. А над водой даже летали чайки, время от времени оглашая окрестности не городским криком.
Потом Соколов повел гостей к машинному отделению. В нем довольно громко пыхтел шестицилиндровый дизель внушительного рабочего объема и крохотной по нынешним меркам мощности — сто пятьдесят
Еще один минус живой древности — вибрации при работе дизеля были довольно ощутимыми. Даже сейчас, когда он работал в четверть силы, крутя лишь электрогенератор.
А в моторный отсек тем временем заглянул седовласый Михалыч, друг Машиной семьи и капитан будущего банкетохода. Пока их кораблик стоял на переделке, он работал у Соколова, чем все были довольны.
Затем, пройдя по «протоптышам» — круговым тропинкам вдоль борта, — по трапу спустились вниз, в главную кают-компанию. Здесь вполне могли культурно отдохнуть человек тридцать — тридцать пять.
И наконец, последнее помещение располагалось в носу. Оба сужающихся борта до носа закрывали диваны из кожзама. Низ образовавшегося треугольника занимала барная стойка, над которой висела большая плазма, и звуковое оборудование.
— Здесь мы поем, — объяснил Соколов, вызвав повышенное внимание вокалистки Ежковой.
Был на кораблике и свой секретик. В носовом отделении можно было отодвинуть средний диванчик, открыть то ли дверь, то ли окошко и выйти наружу, на самый нос суденышка.
А между диваном и барной стойкой от пола до потолка тянулся отполированный металлический стержень.
— Для стриптиза? — уточнил профессор.
— Нет, это конструкционный силовой элемент, — разочаровал его Соколов. Но не до конца: разве нельзя красиво раздеться около конструкционного силового элемента?
В общем, осмотр Береславского вдохновил.
Начиная с наличия отдельной каюты и кончая стриптиз-шестом, на котором, как оказалось, держался весь кораблик.
Тем временем на борт начали прибывать отдыхающие — все из одного небольшого банка. Человек двадцать, в основном девушки.
Вась Васич ушел их встречать, а Ефим Аркадьевич направился уже знакомым маршрутом с Ежковой в каюту обсудить текущие вопросы.
Первым делом сдвинули занавески и приоткрыли окна. Сразу пошел свежий вкусный воздух. Кораблик уже успел отойти от причала и, преодолевая течение, начал разворачиваться, чтобы идти к Лужникам.
Маша сидела на диванчике рядом с Береславским и как-то напряженно молчала.
— Колись уже, — просто сказал Береславский. — Что стряслось?
— А что, заметно? — встрепенулась девушка.
— У тебя на лбу написано — случился ужасный ужас, — неуместно заржал Ефим Аркадьевич.
— Случился, — еле сдержав
— Кто-то заболел? — Профессор сразу стал серьезным. — Сестренка?
— Нет, с этим, слава богу, все нормально, — ответила Ежкова. Ответила, и почувствовала, что в самом деле стало легче: если б к Женьке вернулась та беда, было бы несравнимо хуже. А так — всего лишь потеряла бизнес. И, возможно, однушку в Кунцево, купленную неимоверным напряжением сил.
— То есть все живы-здоровы? — переспросил Береславский.
— Да, — твердо ответила Маша.
— Тогда переводим проблему из разряда «беда» в разряд «неприятности», — подытожил профессор.
— А может, есть и угрозы здоровью, — сказала Машка и вот теперь заплакала.
Отревевшись — профессор в это время выпил свою чашку чая, а потом и ее, — Ежкова коротко рассказала о проблеме.
— Реально страшный мужчинка? — спросил Береславский, уже без юмора.
— Очень, — поежилась Машка. — Он сказал, что даже в тот день уже убил человека.
— И съел трех младенцев, — добавил Ефим Аркадьевич. Впрочем, веселья поубавилось и у него.
Нормальные люди вообще неохотно подставляют свои головы под что-то неприятное. Но если они нормальные, то и не бегут от опасности, не исследовав ее причину и глубину.
— Итак, какие у тебя варианты?
— Отдам ему все, — сказала Ежкова. — На крайняк, продам квартиру. За нее шесть миллионов дадут, если не торопиться.
— И жить будешь на катере? — задумался профессор. — А икру он точно не хочет забрать?
— Ему деньги нужны.
— Всем деньги нужны, — заметил Береславский. — Но ты-то у него икру сперла, а не деньги. И то случайно. Так что, по любым понятиям, он не вполне прав.
— Я его боюсь, — закончила дискуссию Машка. — Не собираюсь подставлять родственников.
— И не надо, — сказал Ефим Аркадьевич. — Сколько мы в итоге продали икры?
— Я — восемь кило, включая ваши пять. И вы около двадцати.
— Итого — двадцать восемь, — подытожил профессор. — Это все, что мы ему должны. По четвертаку за кило будет семьсот тысяч. Даже по сорок тысяч за килограмм — и то будет немногим больше миллиона. А вовсе не шесть.
— Я же сказала, он не согласен брать икру.
— А я не согласен платить деньги, которые не должен, — сказал Береславский.
— Вы вообще не при делах, — не приняла аргумент Машка. — Даже с двадцати кило вы получили только свои проценты. Значит, это мой долг. Я его и отдам. Кстати, мысль про катер хорошая. В этой каютке можно жить.
— Особенно зимой, — согласился профессор. Он уже прикинул, что в январе в этом помещении его и четыре дамы бы не согрели. Машинально додумал мысль: теперь как бы с одной справиться. Возраст, к сожалению, тек исключительно в одну сторону, и хотя пока удавалось обходиться без виагры, но Береславский не льстил себе: рано или поздно замечательный период его жизни, связанный с никогда не надоедающими прелестницами, окончательно завершится.