И весь ее джаз…
Шрифт:
Оставшееся до возвращения время Береславский релаксировал на корме, наблюдая за любимым городом с непривычного ракурса, Вась Васич ушел с Михалычем к дизелю, банковские ребята ревели что-то ужасающее в караочные микрофоны.
А Машка вылезла через окошко-дверцу на самый нос, прикрыла ее, чтоб не слышать козлячий вокал, и наслаждалась ветерком, водой, танцующими латино набережными — теперь и в Москве имеется такое.
Примерно через полчаса катер развернулся и неспешно почапал к родному
Она села поудобнее, зажмурилась и подставила лицо солнышку и свежему ветерку.
11. Москва. Измайлово. Краснов, Наргиз и профессор Береславский
Первым делом я ее накормил.
В кабаках светиться лишний раз не хотелось, поэтому купил жрачку в магазине.
Она ела не спеша. Но меня-то не обманешь, я знаю, какой он — голод.
У этой девочки была недюжинная выдержка. И, похоже, очень печальный жизненный опыт. Может, потому она меня и зацепила? С моим печальным жизненным опытом.
Я сидел напротив нее в маленькой кухне снятой хрущобы и смотрел, как она ела.
Она старалась смотреть в тарелку, но время от времени я ловил быстрые взгляды, брошенные на меня.
Интересно, каким я ей кажусь?
Мужик за пятьдесят, с дурными глазами и руками в синих наколках. Хотя, наверное, лучше, чем тот «синяк» на «Курской-Товарной». Подумал о нем и захотелось убить снова. Прикрыл глаза, вспомнил, как пуля вошла ему в лоб, а забор за его головой окрасился коричнево-красным.
Стало легче. Он свое получил.
Потом я забрал у нее еду. Сказал — хватит. Нельзя много есть с голодухи. А недоедала она долго, руки быстро не худеют.
Она проводила тарелку жалобным взглядом. Я сам вымыл посуду. Сказал ей, что это — первый и последний раз. Дальше — она хозяйка.
Она согласно кивнула.
Потом мы начали беседу.
— А зовут тебя как? — спросил я.
— Наргиз.
И ни словом больше.
— Узбечка?
— Не знаю.
Это что-то новенькое.
Хотя все оказалось просто. Мама — русская, папы никогда не видела. Тогда действительно не знает. Как и я.
— А лет тебе сколько?
— Девятнадцать.
Думаю, врет. Боится, что, если меньше восемнадцати, я не рискну ее оставить.
Зря боится. Я рискну. По сравнению с прочими рисками, этот риск минимальный.
Потом я задал главный вопрос:
— Хочешь жить со мной?
Она кивнула, пристально глядя мне в глаза.
— Я буду уходить и приходить. Не буду ничего объяснять. Могу исчезнуть надолго.
Она опять кивнула.
— Меня ищут. Найдут — убьют. Ты рискуешь, оставаясь
Она кивнула в третий раз, и я понял, что, как ее ни пугай, она будет кивать до бесконечности.
— Так что, будем считать, договорились.
Потом она ушла в ванную, а я спустился вниз, благо бабский магазин был на цокольном этаже нашей пятиэтажки. Успел за пять минут до закрытия.
Купил все, что нужно: трусы, лифчик, колготки, юбку, халат, платье и кофту. Вроде больше на них я ничего не обнаруживал.
Уже уходя, купил какую-то хрень в голову, в волосы: типа божьей коровки, только со сверкучими стеклышками.
Поднялся наверх — она была еще в ванной.
— Давай выходи, — постучал я в дверь.
Не дождавшись ответа, напрягся и вышиб игрушечный замок.
Она стояла под душем и молча смотрела на меня. Кожа у нее была синяя.
Я сунул руку под воду — вода была холодная.
— Ты что, спятила?! — заорал я, крутя краны.
Когда пошла горячая, я начал руками растирать ее кожу. Это было непростым делом — ключицы казались тоньше, чем куриные кости.
Но постепенно к щекам вернулся ее обычный, розово-смуглый цвет.
— Ты что ж творишь? — спросил я, когда отошел от первого испуга. — Почему стояла под холодной водой?
— Я не знала, как сделать горячую. Не нашла печки.
Господи, этого мне еще не хватало!
Наивной чукотской девочки. Не разобралась с трехпозиционным краном. На какой заимке она росла?
Я велел ей вылезать из ванны, но столкнулся с необычным.
Обычно — это когда мои слова тут же выполняют. Она же их просто проигнорировала.
— Ну и? — угрожающе спросил я. Девяносто процентов моих знакомых просто бы обосрались, услышав этот вопрос.
Девушка же лишь протянула мне банку с шампунем — открыть у самой не хватало сил.
— Я не могу с грязной головой, — сказала она.
— А вчера могла? — спросил я и дорого бы дал, чтобы забрать эти слова назад.
Она отвернулась и начала мыть голову шампунем.
Мне было стыдно, сам не знаю почему. Я стал тоже намыливать ей голову.
— Ты промокнешь, — сказала она.
Наверное, лучше бы мне было раздеться. Но почему-то не захотелось показывать свое тело. И из-за наколок, и из-за того, что там, где я обычно обитал, не было тренеров по фитнесу.
Она тоже вряд ли пользовалась их услугами. Однако ее девятнадцать — это не мои пятьдесят два.
Короче, я действительно промок. Потому что она не вылезла из-под душа, пока не вымыла свои волосы трижды. Густые и тяжелые, темные, но не черные, они доставали ей до середины спины. Как она вообще сумела их сохранить в той жизни, в которую окуналась?