И вновь искушение
Шрифт:
Эванджелина уже и раньше заметила, что он был искусным танцором, но сейчас, когда у нее была возможность сравнивать, она могла бы сказать, что он танцевал так же великолепно, как и занимался любовью. И это был вполне справедливый комплимент, сказала она себе.
– Пенни за то, чтобы узнать, о чем ты думаешь, – пробормотал он, привлекая ее к себе ближе, чем того требовали приличия.
– Я просто думала о твоих умениях, – призналась она, чувствуя, как заполыхали сначала щеки, а затем и все тело.
– И
– Если бы ты был студентом, я поставила бы тебя во главе списка в твоем классе.
Он снова засмеялся. Ей нравились звуки этого веселого смеха, лишенного сарказма, которого было немало в его речи.
– Я просто скажу спасибо и верну тебе, в свою очередь, комплимент.
– Ты обещал, что расскажешь мне о Франции, – сказала Джилли, делая вид, что его комплимент не столь уж ее порадовал.
– Обещал. Очень хорошо. Ты предпочитаешь задавать мне вопросы или я расскажу тебе всю историю?
– Всю историю, если можно.
– Позволь мне прежде сказать, что я хотел бы, чтобы ты никому об этом не рассказывала, – сказал он, глядя ей в глаза.
Она кивнула:
– Обещаю. Коннолл улыбнулся:
– Спасибо. Я собираю произведения искусства. В большинстве своем это картины, но есть также и скульптуры. Обычно я очень разборчив, приобретаю одну или две работы в год. Однако в начале этого года один из моих людей сообщил мне, что на его студию в Париже нагрянули люди Бонапарта и продали ему картины по цене гораздо ниже их стоимости за наличные.
– Наличные. Разве это не обычно…
– Бонапарту нужны были наличные для покупки оружия. До меня дошли также слухи, что Веллингтон начал засылать шпионов, чтобы уничтожить ценные картины и лишить Бонапарта возможности укрепить свое положение во Франции. И тогда я отправился в Париж и приобрел около шестидесяти картин у различных художников и даже в музеях. Я не хотел, чтобы они были уничтожены или потеряны для истории.
– Шестьдесят полотен? – переспросила Эванджелина.
– Я бы приобрел и больше, но за мной шли по пятам люди Бонапарта. Я не хотел, чтобы меня сочли предателем или идиотом дворянином, которого нужно с помощью выкупа вызволять в Англию, поэтому я упаковал десять ящиков и ускользнул домой.
Что-то подсказывало ей, что он опускает добрую порцию опасных приключений и интриг, случившихся при этом, но она была согласна, что бальный зал Хаулеттов – не самое удобное место для того, чтобы подробно говорить о подобных вещах.
– И где они сейчас? Я имею в виду картины.
– Большинство ютится в залах моего Аддисон-Хауса. Лорд Айви предлагал мне, чтобы я одолжил их Британскому музею, и, может быть, я это проделаю с наиболее известными картинами. Они заслуживают того, чтобы их видели, в особенности с учетом того, что я пытался спасти их от гибели и безвестности.
– Я хотела
– Потому что ты не веришь мне? – Он вскинул бровь.
– Потому что я люблю искусство, – усмехнулась Эванджелина.
– Для меня будет большим удовольствием показать их тебе.
Ей нравилось, как он смотрел на нее, нравились веселость и интерес в его взгляде. Редмонд и Дэпни тратили столько времени на поклоны и расшаркивания перед ней, что она даже точно не знала, какого цвета у них глаза.
– Лорд Айви твой друг, – сказала она тихо, – но ты и леди Эпплгейт были…
– Айви не знал… не знает, и это было до того, как они познакомились друг с другом, – перебил он Эванджелину. – И должен сказать откровенно, я более заинтересован в сохранении дружбы, чем в продолжении или возобновлении каких-либо отношений с Дейзи. – Он улыбнулся. – Должен сказать, что за последние несколько дней я благодарен Дейзи за то, что она нашла кого-то другого.
– А ты нашел?
Его улыбка смягчилась.
– Да, нашел.
Вальс закончился раньше, чем она оказалась к этому готова, и Коннолл снова положил ее руку на свою.
– Я думаю, нам требуется глоток свежего воздуха, – шепнул он, касаясь губами ее уха.
Она почувствовала, что у нее прерывается дыхание.
– Я не…
Чья-то рука схватила его свободную руку и резко потянула к себе, так что они оба едва не потеряли равновесие.
– Держитесь на подобающем расстоянии от моей дочери, сэр, – прошипел голос ее матери. – Я не хочу, чтобы она подверглась осуждению общества.
Коннолл выпрямился:
– Эванджелина и я обсуждали вопрос, в какое время я подам свой фаэтон завтра для нашей прогулки в парке. В десять часов, Джилли?
Выражение его лица оставалось веселым, но его голубые глаза казались холоднее льда. Эванджелина сглотнула, переведя взгляд с него на мать. Она никогда не видела такого Коннолла раньше, и, несмотря на то, что его самоуверенность и надменность противоречили тому, что она хотела бы видеть в мужчине, она была поражена тем фактом, что ей это понравилось.
– Десять часов будет в самый раз, – услышала она свой голос.
– На завтрашнее утро у тебя есть договоренность о встрече, Эванджелина, – напомнила ей мать.
И даже помолвка, судя по намекам ее матери и обрывочным фразам лорда Редмонда, которые он обронил в этот вечер.
– Я ни с кем не договаривалась о встрече, – сказала Эванджелина, делая удивленное лицо и задавая себе вопрос, как будет реагировать мать на то, что она ведет себя столь вызывающе. – Если кто-то хочет прийти завтра, пусть сделает это после обеда.
– После обеда. – Мать посмотрела на людей, стоявших в пределах слышимости, и коротко кивнула: – Да, конечно. Я поговорю с… И обо всем условлюсь.