И все они – создания природы

Хэрриот Джеймс

– А? Ну, скажем… – Моя чашка подпрыгнула на блюдце, и у меня на лбу выступила легкая испарина. – Дело в том…

– Совершенно верно! – Тристан снова неназойливо пришел мне на выручку. – Мистер Хэрриот абсолютно прав: гельминтоз – иное дело, и опасность заражения очень велика, поскольку нематоды у коз и овец одни и те же. Вы обязательно должны регулярно проводить дегельминтизацию, и, если желаете, я мог бы немного вас проинструктировать…

Я постарался погрузиться в кресло поглубже и не слишком внимательно слушал его эрудированные объяснения особенностей новейших глистогонных

средств и их воздействия на трихостронгил, гемонхусов и остертагий.

Когда же он исчерпал тему, мы простились и мисс Грантли пошла нас проводить до машины, я сказал;

– Снять швы я приеду через десять дней.

И тут же сообразил, что это была единственная осмысленная фраза, которую я произнес за все утро.

Едва мы миновали первый поворот, как я остановил машину.

– С каких это пор ты стал знатоком и любителем коз? – осведомился я с горькой иронией. – И какими это ты премудростями сыпал? Где ты их набрался?

Тристан испустил подавленный смешок, а потом откинул голову и расхохотался во все горло.

– Извини, Джим, – пробормотал он, немного успокоившись. – Но ты же знаешь, у меня скоро экзамены, и один профессор, по слухам, на козах просто помешан. Вчера вечером я перечитал все, что только сумел найти об этих тварях. А тут вдруг такая возможность устроить генеральную репетицию!

Ну, что же… Мозг Тристана впитывал информацию, точно губка, и я легко поверил, что все им изложенное он запомнил с одного раза и навек. А мне студентом приходилось по пять раз перечитывать одно и то же, чтобы оно тут же не улетучилось из памяти.

– Ах, так! – сказал я вслух. – Дай-ка мне почитать эти твои справочники. Я даже не догадывался, какой я невежда.

Неделю спустя эпизод получил небольшое продолжение. Мы с Зигфридом вошли в столовую вместе, и он вдруг остановился как вкопанный: на столе стояла знакомая жестянка, упакованная в оберточную бумагу. Но стояла она перед тарелкой Тристана! Зигфрид медленно направился к ней и прочел адрес. Я последовал его примеру. Да, миссис Холл ничего не напутала. Надпись на наклейке гласила: «Мистеру Тристану Фарнону».

Зигфрид молча сел на свое место во главе стола. Вскоре к нам присоединился Тристан, с интересом оглядел жестянку и принялся за еду.

Никто не произнес ни слова, но в воздухе чувствовалось электрическое напряжение. Факт оставался фактом, пусть на время, но пальма первенства принадлежала Тристану.

12

31 октября 1961 года

Лечь спать накануне оказалось не так-то просто. С каждой минутой качка усиливалась, и, раздеваясь, я несколько раз оказывался на полу. Да и на койке меня все время швыряло из стороны в сторону – не ласково покачивало, как в прошлые ночи, а с силой бросало о стенку. Я улегся на живот, руки и ноги упер в перегородки и примерно через полчаса все-таки умудрился уснуть…

Примерно в два часа ночи я очнулся от неспокойной дремоты и оказался в совершенно незнакомом взбесившемся мире. Я летал то туда, то сюда, как мячик; ревел ветер, иллюминатор тонул в дождевых струях, а судно

гремело и стонало. От стука и лязга можно было оглохнуть. Кастрюльки и сковородки, видимо, носились по камбузу в дикой пляске, где-то хлопала железная дверь, остальные звуки сливались в общую разноголосую какофонию.

Я включил свет и узрел невероятный хаос. Мои деньги, ключи, трубка и кисет с табаком кружили по полу, ящики то выдвигались на всю длину, то со стуком задвигались, кресло и чемодан скользили по каюте из конца в конец.

Нелепо изгибаясь, то и дело валясь на пол, я кое-как подобрал с него всю мелочь и забрался назад на койку. Но тут же понял, что не выдержу грохочущих ударов ящиков по креслу, снова встал, придвинул кресло к ящикам, заклинил чемодан между креслом и койкой, на которую затем с грехом пополам улегся снова. Теперь вокруг, вероятно, воцарилась относительная тишина, но свистопляска снаружи неистовствовала с прежней силой, и больше я уже заснуть не сумел.

Когда рассвело и я поглядел в иллюминатор, меня охватила тоска. Вокруг не было ничего, кроме серой водной пустыни, вздымающей огромные валы с синими гребнями в венце белой пены, которые под ударами ветра рассыпались тучами брызг. Я ощутил не слишком сладкое волнение, глядя, как наше суденышко взбирается на чудовищную волну и ухает вниз, взбирается и снова ухает. Балтийское море разыгралось не на шутку.

Я сразу подумал об овцах, но тут раздался стук в дверь и знакомый голос юнги:

– Завтрак, мистер Хэрриот.

Я поспешил в салон. Съем чего-нибудь и захвачу с собой в трюм Рауна.

За столом в одиночестве сидел капитан.

– Доброе утро, мистер Хэрриот, – сказал он и бросил на меня странно оценивающий взгляд, смысла которого я не уловил.

Я сел, с нетерпением ожидая, чтобы подали горячее. Скорее бы спуститься к овцам! К тому же меня помучивал голод, и я приналег на ветчину, селедку и копченую грудинку. Капитан следил за мной прищуренными глазами.

Несколько минут спустя появился юнга, зеленый, как трава на весеннем лугу. Он старательно не глядел на тарелку с грудой сосисок и жареного картофеля, залитого яйцом.

Я схватил ржаной ломоть и накинулся на еду. Когда я вонзил нож в сосиску, капитан второй раз нарушил молчание:

– Как вы себя чувствуете, мистер Хэрриот? Нормально?

– М-м-м… да, очень хорошо, благодарю вас. Только вот ночью я почти не спал.

– Но вам хочется есть?

– Да. И очень. От этой тряски у меня разыгрался аппетит.

– Очень странно! – с обычной серьезностью заметил капитан. – Мы только что выдержали девятибалльный шторм, и я не сомневался, что утром вас одолеет морская болезнь. Вы, оказывается, отличный моряк.

– Спасибо! – Я засмеялся. – Но моей заслуги тут нет никакой. Просто я так создан, что никакая болтанка на меня не действует.

– Да, да! Капитан кивнул. – И все-таки это поразительно. Вы обратили внимание на лицо Петера?

– Петера?

– Я говорю о юнге. Юнгу, который прислуживает в салоне, неизменно называют «Петер». Он чувствует себя очень скверно. Собственно говоря, в плохую погоду ему всегда скверно.