И все-таки орешник зеленеет
Шрифт:
— О чем я говорила?.. Ах, да… Не понимаю, как у нее нервы выдерживают… Я ведь почти все вечера провожу дома… Очень редко выхожу после обеда… Она бродит вокруг меня, набирается смелости и в конце концов спрашивает небрежным тоном: «Ты не будешь смотреть телевизор?» — «Нет…» — «Ты ничего не имеешь против, если я выйду на часок?.. Мне не хочется оставлять тебя одну, но…» — «На часок?» — «Может, чуть больше…»— «На забудь ключ…» Я ведь знаю, что она вернется не раньше часа или двух ночи.
Жанна закуривает сигарету, и, когда она вытягивает губы,
— Иногда я веду ее обедать в ресторан, хотя знаю, что со мной ей скучно. И все-таки в ней сохранилось какое-то простодушие. «Ты не знаешь, давно Жак и Хильда спят вместе?» — спросила она меня на днях. «Я вообще не знала об этом». — «Даже не подозревала?» — «Просто не ставила перед собой этого вопроса. А ты у кого спросила? У отца?» — «У Хильды… Потрясающая девушка… Жак мог бы выбрать женщину своего возраста, и я бы ее возненавидела…» Она называет своего отца Жаком, а я остаюсь для нее Жанной. (Только меня называют БасШу. Наверное потому, что не смеют сказать «дедушка».) «А он взял почти мою ровесницу, и мы сможем стать приятельницами… Мы уже подружились…» — «Надеюсь, ты не очень им надоедаешь?» — «Нисколько… Если бы я надоедала, Хильда сказала бы мне… Она мне все говорит… И я ей тоже… Она встретилась с Жаком четыре месяца тому назад и три дня спустя уже спала с ним… Он не был первым… До него у нее был гитарист, англичанин…» Вот какая у нас внучка…
Она посмотрела на меня с удивлением, потому что я слушал ее спокойно, слегка улыбаясь.
— Тебя это не тревожит?
— А почему я должен тревожиться?
— Тебе все равно, если с ней что-нибудь случится?
— Нет. Но только я понял, что судьбу человека нельзя изменить…
— Ты же изменил мою судьбу…
— Нисколько… Ты жила здесь, у тебя было двое детей… Но ты осталась верна избранному пути и сегодня достигла того, чего хотела достичь: поста главного редактора…
— Это упрек?
— Нет. Ни ты, ни я не могли повлиять на Жан-Люка. Вернее, мы влияли на него отрицательно. Наш образ жизни так ему опротивел, что он записался в десантные войска.
Она удивлена моими словами, но еще больше ее поражает мой легкомысленный тон. И я совсем не притворяюсь. Мне и вправду вдруг стало легко.
Я смотрю на Жанну и впервые в жизни чувствую себя моложе ее. И свободнее от условностей.
— Он всегда любил спорт, свежий воздух… — пытается она возражать.
— Пусть будет по-твоему. Но разве Жак всегда любил богему? Почему, как только у него появилась возможность, он окунулся в богему Сен-Жермен-де-Пре?
Она замолкает, словно подобные мысли никогда не приходили ей в голову. Я чувствую, что поставил ее в тупик, хотя она не из тех, кто быстро теряется.
— Теперь пришла очередь Натали. Она начинает раньше других — может быть, потому, что это маленькая женщина, а может быть, просто дорожка проторена…
Жанна натянуто смеется.
— А я-то ожидала
— В чем?
— В том, что я предоставила ей слишком большую свободу….
Я улыбаюсь Жанне.
— Ты странный человек, Франсуа…
— Годы, в конце концов, кое-чему меня научили…
— Меня тоже, но я начинаю думать, что осталась более старомодной, чем ты… Тебя не тревожит, что вскоре она станет чаще бывать на набережной Гранз-Огюстен, чем у меня?
— Это продлится недолго.
— Почему?
— Потому что Жаку и его жене это быстро надоест… В особенности жене… У нее впервые будет собственный дом и мужчина, принадлежащий только ей, и она не захочет ни с кем этого делить…
Так ли уж я в этом уверен?
Когда Жан-Люк приезжает в Париж, он останавливается у брата, и несколько раз в году Жак бывает в Сен-Тропезе.
— Это не похоже на то, о чем мне рассказывала Натали.
— А что она тебе рассказывала?
— «Знаешь, Жанна, у нас настоящая «шайка», и Жан-Люк тоже в ней участвует. На каникулы мы поедем в Сен-Тропез. А на рождество, может быть, в Межёв…»
Мне немного больно слышать это. Совсем немного. А моей бывшей жене?
Все-таки она принимает в их жизни какое-то участие. Они посвящают ее в свои планы. Не приглашают, правда, вступить в «шайку», как выражается Натали, но держат в курсе.
Набравшись самых различных идей, они создали себе мировоззрение, которое ничего общего не имеет с нашим. В своем кругу они не церемонятся и думают лишь о том, чтобы доставить себе удовольствие, хотя бы мимолетное.
— Я не решаюсь сказать, что они неправы. В противоположность Жанне, я их не осуждаю. Я всегда старался никого не осуждать.
— Может быть, ты хочешь лечь и я тебе мешаю?
— Нет…
— Доналд, кажется, оставил вдову и троих детей?
— Да…
— Надеюсь, ты им помог?
— Разумеется, я сделал все необходимое…
— Они, конечно, носят твою фамилию?
— А какую же им носить? Они мои внуки, такие же, как Натали и как те, которые еще, наверное, родятся…
Я чувствую, в ней какое-то напряжение. Жанна никогда не ревновала меня к женам, которые были одна до нее, другая после. Не ревновала и к моим недолгим увлечениям.
Но я мог бы поклясться, что она совсем не так спокойна, когда дело касается детей. Ведь это ее дети. И она, очевидно, не очень довольна появлением трех американских претендентов, которые в один прекрасный день потребуют свою долю наследства.
Я невозмутимо продолжаю:
— Не знаю, какая у него дочь… Ее не было дома, когда Эдди Паркер навестил их в Ньюарке… Но старший очень хороший парень… В свои двадцать лет он чувствует себя ответственным за семью… Что касается их дела, им нетрудно управлять…
— А если он влюбится?
— Разве я беспокоился, когда Жак женился в первый раз, а также на прошлой неделе, когда он пришел рассказать мне о Хильде?
— Это совсем другое дело…
— Почему?
Она не знает, что ответить.