И взошла звезда полынь
Шрифт:
По голосу Радиковский узнал Наталью Узерцову.
– Ах, Натали, – это уже горячо шептал поручик Елагин. – Поверьте, всё это серьёзно. Да, я контужен, но ведь легко. Это не помешает. А без вас…
Тут Елагин коротко застонал. Радиковский видел сквозь ветви, как он медленно опустился на камень и стал ладонями ударять себя по вискам.
– Ну, полно, полно, голубчик, – зашептала Узерцова. – Сейчас вам полегчает. Давайте я помассирую вам виски.
Радиковский не видел движений её рук, но по мерному покачиванию ветвей, по тому, как стоны Елагина становились тише, Радиковский понял, что Узерцова и впрямь стала
– Что же вы делаете с собою, Илья Петрович, миленький? – говорила она между тем. – Вам же после вашей контузии вовсе нельзя водки пить. Нельзя категорически!
Радиковскому показалось, что Елагин всхлипнул – и он поспешил уйти.
А в скором времени Радиковский убедился, что в сопротивлении тоске солдаты куда изобретательнее офицеров. Неожиданно наткнулся он на странное собрание. Солдаты сидели полукругом, передними стоял известный ротный балагур Мальцев, рядом горкой были сложены какие-то вещи. Мальцев поочерёдно выбирал из кучи вещь, поднимал в руке, показывал сидящим и называл цену. Начинались торги.
– Что это у вас здесь происходит? – как можно строже попытался спросить Радиковский.
– Известно, что: икцыон, – Мальцев принял важный вид.
– Какой аукцион? Зачем?
– Дак это… Губина-то Егора убило. Вот вещички его помаленьку торгуем, – объяснил Мальцев, встретив недоумённый взгляд Радиковского. – Матушке его деньги послать было чтоб.
Неожиданно Радиковский сел рядом с солдатами:
– Ну, раз так, то и я куплю что-нибудь.
Мальцев склонился над грудой вещей и исподлобья хитро переглянулся с другим солдатом, Петровым: «давай-давай, благородие, поглядим, каков на деле». А Радиковскому сказал:
– Как изволите, ваше благородие, ежели не погребуете, милости просим. Только у нас уговор: всё по-честному.
– Давай.
Мальцев извлёк из груды мундштук Губина, тот самый мундштук, что заинтересовал в своё время Радиковского.
– Пятак, – предложил Мальцев. – Кто больше?
– Гривенник, – раздалось тут же.
– Пятиалтынный даю!
– Двугривенный! – солдаты оживились.
– Что там двугривенный? Полтину даю! – Вышел вперёд Петров. Солдаты приумолкли. Все знали, что у Петрова деньжата водились всегда, как знали за Петровым и страсть торговаться и сейчас ждали, что скажет Радиковский.
– Что скажете, ваше благородие? – улыбался Мальцев.
– Рубль, – как-то даже слишком громко выкрикнул Радиковский.
«Ишь ты, целковый», – побежал шёпот, и все, как по команде, обернулись к Петрову. Он расправил под ремнём гимнастёрку, оглядел всех и неторопливо, чеканя каждое слово, произнёс:
– Полтора целковых.
Цена была невероятная за сущую безделушку, но Петрова обуял азарт.
– Два рубля! – встал и Радиковский.
– Ладно, отступаюсь, – смущённо проговорил Петров и отошёл.
Мальцев забрал у Радиковского деньги и протянул мундштук. И тут подошедший Петров спросил:
– Ваше благородие, не извольте гневаться, а на что вам Егорова безделица? Вы же и не курите.
– На память, – очень серьёзно сказал Радиковский, и ему поверили.
– Вот оно!.. – только и мог сказать Петров, почёсывая затылок.
Вечером Мальцев разыскал Радиковского, протянул ему завёрнутые в тряпицу деньги и клочок бумаги с адресом:
– Вы уж подсобите нам, ваше благородие, –
– Сделаю, Мальцев. Всё сделаю, не беспокойся, – заверил Радиковский.
Почта уходила на следующий день, и Радиковский выполнил обещание, добавив ещё денег.
XII
С тех пор, как покинул полк Радиковский, Батуринцеву с каждым днём становилось всё грустнее. Но однажды он услышал смех. Батуринцев шёл, задумавшись, и не заметил стайкой стоявших неподалёку сестёр милосердия. Барышни о чём-то увлечённо говорили, и одна из них засмеялась. Нельзя сказать, что смех этот был звонким, но искренним и заразительным. Батуринцеву захотелось увидеть ту, которая так смеялась. Он остановился, посмотрел на барышень. При виде офицера те смутились, замолчали. Старшая из сестёр укоризненно покачала головой и тихо что-то сказала остальным по-французски. Батуринцев слов не расслышал. Он стоял, не двигаясь с места, и смотрел на эту стайку барышень в серых, похожих на гимназические платьях, в белых косынках и фартуках. На мгновение ему показалось, что у барышень за плечами белые крылья. Батуринцев смотрел на сестёр милосердия, те смотрели на него. Встретившись взглядами со старшей из сестёр, он коротко поклонился, представился:
– Штабс-ротмистр Батуринцев. Виноват, если помешал вашей беседе. Честь имею.
Он хотел было отойти, как увидел глаза той, которая смеялась. Они были серыми. Густые, почти ровные и едва не сросшиеся брови придавали лицу серьёзное и даже строгое выражение. Но серые глаза – они обволакивали! Батуринцев был уверен, что сердце его давно утратило эту удивительную способность отрываться на мгновение, падать и вновь взлетать. А тут это случилось! Случилось то, что бывало с ним лишь в юности. И барышня в свою очередь почувствовала, что начинает краснеть, потому и постаралась смешаться с остальными. Окончательно смутившись, Батуринцев поклонился ещё раз и поспешил уйти.
Вечером он спрашивал у сослуживца:
– Скажите, Вахрамеев, что это за ангелов белокрылых видел я давеча?
– Вы о сёстрах милосердия? Да, вы правы, штабс-ротмистр, небесные это создания! Приехали нас, грешных, от смерти спасать. Господи! Кто бы их самих уберёг! А вы знаете? Старшей у них великая княжна. Так-то вот. Впрочем, у нас будет ещё возможность встретиться с ними.
– Каким это образом?
– Слышал, что они не только раны врачуют, но и о душах наших зачерствевших пекутся. Подготовили барышни для нас выступление. Стихи читать будут, романсы петь.
– Надо же! Прежде в Петербурге никогда на подобные собрания не ходил, считал пустой тратой времени. А нынче хочется барышень послушать.
– Так и приходите. Завтра вечером. Если никаких атак не будет.
Вахрамеев говорил правду: сёстры милосердия действительно подготовили выступление. Батуринцев пришёл к назначенному сроку одним из первых и сейчас, слушая эти романсы и стихи. Чувствовал, как это увлекает и затягивает его.
Петроградское небо мутилось дождём,На войну уходил эшелон, —