И взошла звезда полынь
Шрифт:
Солдаты сидели в кружок у костра, пирамидой составив винтовки, и оттуда то и дело раздавались взрывы хохота.
– А как же ты думал?! – тоненьким, никак не подходящим к его огромному росту, голосом говорил солдат Емелин. – С сибирским мужиком-то царице слаще было, чем с нашим затюканным!
– Слаще-слаще! А затюканный всё злился. За то его, Григорья Ефимыча-то и убили. Царь убить приказал, а сам уехал, мол, я не я и лошадь не моя, – поддакнул кто-то.
И уже со всех сторон долетало:
– Знамо дело приказал:
– А как убили старца, так затюканный к царице прискакал, успокаивать стал. А она его по щекам! По щекам!
– Да ну! Правда ли?
– Правда-правда. Верные люди сказывали.
Радиковский не мог поверить ушам. Как не мог понять того, как это оказавшиеся рядом офицеры даже не попытались пресечь это поношение. Тогда он решился сам.
– Молчать! Прекратить молоть всякий вздор! Встать! – вне себя от гнева закричал он.
Солдаты неохотно поднялись. Они стояли, кто переминаясь с ноги на ногу, кто опираясь на винтовку, но ни один не вытянулся, как того требовал Устав.
– Смирно! – опять крикнул Радиковсий.
Солдаты принимали нужную стойку. Радиковский продолжал:
– Что за вздор вы несёте?! Отвечать!
Солдаты молчали.
– Я говорю: отвечать! Емелин, о ком ты говорил сейчас?!
– Известно о ком. О шпиёнке.
– Кто? Кто шпионка?
– Известно, кто – царица.
– Это же вздор!
– По-вашему, может и вздор, ваше благородие, – вмешался прежде молчавший Матвеев, – а по-нашему, по-мужицки – сущая какая есть правда. Шпиёнка. И ход подземный до самого Берлину прорыла.
Что было ответить на это? Радиковский лишь приказал:
– Марш все отсюда! Оружие чистить!
Солдаты вразнобой развернулись и медленно побрели прочь. Когда они отошли на достаточное расстояние, стоявший среди других офицеров Елагин обернулся к Радиковскому:
– За что вы их так распекли, поручик? Пусть бы себе языками почесали. Не страшно.
– Не страшно?! – Радиковский всё ещё был возбуждён. – И это говорите вы?! Штабс-капитан?! Русский офицер?! При вас поносят даму, императрицу, супругу вашего императора и главнокомандующего, поносят самого императора и главнокомандующего, наконец. Поносят, а вы не проронили ни слова, не пресекли бесчинство.
Неожиданно Елагин развернулся, срываясь на крик и слегка заикаясь от перенесённой контузии, заговорил:
– Имп-пператор?! Гла-а-внокомандующий?! Баба он, ваш император! Баба, а не главнокомандующий! Из-за вреднейшего мужика Ставку покинул, уехал под каблук к жене. Успокаивать её принялся. Вместо того, чтобы арестовать вместе с этой экзальтированной дурр-рой Вырубовой. Арестовать – и в Шлиссельбург! После всего, что свалилось на нас, я готов поверить и в подземный ход до Берлина, и в постельные утехи царицы с мужиком.
Радиковский побледнел. Он говорил жёстко, цедя каждое слово:
– Господин штабс-капитан! Милостивый государь! Я
Все стояли опешив, а Радиковский резко развернулся и пошёл от них. Елагин вздохнул, развёл руками и проговорил:
– Ну, что ж… Пусть так.
Весть о вызове разлетелась по полку мгновенно, и через полчаса командир полка распинал Радиковского:
– Что вы изволили выдумать, поручик? Какой поединок?! Какой поединок, когда в любую минуту может начаться наступление?! Поберегите жизни – и свою, и штабс-капитана – для более высоких целей. Извольте отправляться под домашний арест!
Взяв под козырёк, Радиковский развернулся и вышел.
Вечером к Радиковскому пришёл его приятель поручик Смирнов и с порога начал:
– Что стряслось, Виктор с тобою? К чему это было?
– И ты, Павел, туда же? – Радиковский говорил, глядя почти мимо Смирнова, и вдруг резко развернулся к нему. – Как же ты не понимаешь, что негоже так вести себя?!
– От чего же? Разве не слышишь ты едва ли не ото всюду: «Государь глуп и недальновиден»?
– Слышу! Это-то и печалит. Слышу от офицеров, от солдат. Давеча вот унтер один всё о спичках шутил.
– Как это – о спичках?
– Выложил перед солдатом пять спичек и говорит: «Сложи-ка, братец, из них слово «дурак». Сможешь?». Тот глазами лишь хлопает. «Эх, ты, лапоть», – сказал унтер и сложил. Три спички уложил буквой «Н», а две другие – цифрой II. Получилось «Н II». А унтер: «Николай Второй получается, уразумел, валенок?». И хохочут оба. Такие вот шутки.
Смирнов усмехнулся. Радиковский заметил это и огорчённо сказал:
– Вот и тебе, похоже, весело.
– Нет, я не о том. Тоже частушка солдатская вспомнилась: «Хлеб стоит пятачок, Николай – дурачок».
– Вот-вот. Всё одно к одному. Но что можно простить малограмотному унтеру, недостойно офицера. Все эти частушки, пошлые шуточки о спичках, все карикатуры в газетах и журналах – во всём нечто холопское. Ты не находишь?
– Но, позволь, – попытался возразить Смирнов, – неужто не видны тебе просчёты в политике? Неужели не видишь ты нерешительности государя?
– Вижу. И печалюсь о том. Хотя понимаю, что не знаю всего, всех причин решений императора. Повторю: вижу, но злословить того, кому присягал, считаю недостойным. Сними погоны, сдай оружие, уезжай в деревню – оттуда и брюзжи.
В это же время состоялся другой разговор – между Натальей Узерцовой и Елагиным.
– Что за безумная затея, Илья Петрович, неужели ничего нельзя изменить? – взволнованно спросила Наталья.
– Нельзя, Наталья Сергеевна. Поручик бросил мне вызов. Разве мог я не принять его?