Ибн Сина Авиценна
Шрифт:
Как же тюркюты бились! Этот бой стал их вечной славой. Неимоверными усилиями они освободили для себя спасительный проход Баророн. Но Бахрам Чубин дал приказ стрелять и глаза слонов Савэ. Обезумевшие животные начали топтать тюркютов. И вот тут-то и выстрелил Бахрам Чубин в грудь Савэ на лука, который и с 700 метров пробивал каленый железный щит.
Потом Бахрам осадил Пайкенд, под Бухарой, и сын Савэ — Пармуда — сдался. Бахрам разграбил сокровищницу Афрасиаба, надел на себя корону, серьги, пояс Сиявуша в с огромной добычей вернулся и Иран. «Если бы Савэ победил Чубина я прошел до Рума, от Ирана остался бы комочек воска», — сказал Хуррад Бурзин, обманувший Савэ. «Своим
Затем началась темная история национального героя: не поделил с шахом добычу, пытался завоевать трон, год царствовал, а потом, изгнанный, бежал к тюркютам, бывшим своим врагам, к главному их хану Юн Йоллыгу, сыну Шету (который поехал поохотиться в Китай и там умер). Бахрам Чубин женился на дочери Юн Йоллыга и стал жать в Балхе — «горсть персов в море тюркютов».
«Чубин» на персидском значит «ворона». В географическом трактате VIII века, написанном на тибетском языке как сообщает Л. Гумилев, говорится, что в Балхе жило и VIII веке племя «гар-рга-пур». «Гар-рга» — по-тюркски «ворона», «пур» — по-персидски «сын». «Племя вороны», то есть племя Чубина. А VIII век — это как и то время, когда поднимались Саманиды, называющие себя потомками Чубина.
Юн Йоллыг был сведен с ума китайским дипломатом Чжан-сунь Шэном, тем самым, что поссорил Торэмена (Абруя) и Шету. Затем китайская дипломатия подняла и восстанию народ теле, погубила старого Кара-Чурина, хана Западного Крыла, — отца Савэ, двух сыновей Савэ, разожгла кровавую месть по всей Степи, расколола Великий Тюркский Каганат на Западный и Восточный. Сколько раз Мать предупреждала, вышивая в дорогу на попоне, платке, суме…
41
В основном земли восточной Монголии и современного Северного Китая.
Раньше считалось, что Степь можно подчинить, разбить, но на равных объединяться с ней, перенимать ее традиции и у себя в китайской столице петь ее песик одевать ее одежды?! Нет. Но император Тайцзун — наполовину сяньби наполовину китаец, получивши и тому же тюркское степное воспитание, — сказал: «Да».
Тайцзун и тюркютов Восточного Каганата завоевал не силой, а обаянием. Умение изумить врага благородством и обаянием — закон кочевых. Вот выходит Тайцзун на бой с последним ханом Восточного Каганата Катом в 630 году и, отделившись от войска. Пересекает реку (один!), подъезжает к Кату на глазах изумленной его армии, стоящей рядом, берет лошадь Ката под уздцы и тихо корит его за нарушение дружбы… И Степь сама идет к Тайцзуну, потрясенная им, уставшая от крови и вражды. (Очень интересно рассказывает об этом периоде истории тюрков Л. Гумилев [42] .)
42
См: Л. Гумилев, «Древние тюрки», глава «Голубые тюрки».
Император ни одного не убил. Каждому дал землю, должность, чин. Кат-ильхана объявил названным братом, братьями стали ему и два главных тюркютских полководца: Ашина Шэни и Ашина Сымо (в бою Тайцзун сам отсасывал кровь Из раны Сымо, а Ашина Шэни На Могиле Тайцзун а хотел покончить 6 собой). Оба тюркюта покрыли себя славой храбрости и благородства.
Но и другая слава была у тюркютов: в неволе они жить не могли. Умер свободный друг императора Кат, имеющий все, даже армию, но не имеющий Степи, ее росы, ее солнца, с которым так славно скакать наперегонки. Роскошь дворца он поменял бы на простую войлочную юрту, шелковые покои — на звездное небо, предательский шепот стен — на буйное раздолье песни от горизонта до горизонта, и чтоб были вокруг цветы и настоящие, а не из нефрите, и чтобы трава приняла его с любимой —
Вот также погибал 50 лет живущий в достатке и весь тюркский народ, обласканный Тайцзуном. О самой трагической этой странице жизни тюрков, самой чистой и благородной, мы знаем теперь благодаря усилиям ученых. Слова, написанные на камне, стирали ветер, вода, жар, мороз, время, а потом я вовсе поглотила их земля. И все же вот они, спасенные от забвения: стали тюркюты рабами чужому государству «своим мужским крепким потомством в рабынями своим чистым женским потомством». Так написали тюрки на камне, поставленном на реке Орхон. «Я был державным народом… Где моя держава? Для кого добываю я державы иные? Да не уничтожится тюркский народ… Лучше погубим себя, искореним… Но не будем жертвой… У Китая… много золота. Серебра, зерна и шелка. Речь его сладкая, драгоценности мягкие, чем он сильно привлекает к себе далеко живущие народы… Дав себя прельстить сладкой речью, роскошными драгоценностями, ты, о тюркский народ, погибал».
Да, сидит, сидит народ… а уж если встанет, ничем его не удержишь…
В 683 году Кутлуг из рода Ашина с горсткой смелых отложился от Китая и Повернулся к Степи лицом. Победил китайскую армию, вырвался из ее тисков, до изнеможения мчался по степи, как волк, трое суток, и степь Матерью встала ему навстречу, приняла, дала маленький клочок земли — ногу поставить, дыхание перевести и оглядеться. На севере — уйгуры (потомки теле) к киргизы Енисея. На востоке — кидане. На юге — Китай. На западе — остатки Западного Каганата, у которого давно уже фактическую власть забрали входившие в его состав десять тюркских племен, «десятистрельный Народ». Ашины над ними, как облако над скалой, — то или иное племя В десяти рассеивает его, а китайский ветер пригоняет новое: отыщут ашина в своей коробочке с бисером, оставят.
На Западе взять землю Кутлугу не удалось, чтобы привести на нее из Китая оставшийся народ: встали на пути тюргеши — одна из десяти стрел. Брат Кутлуга Капаган завоевал потом степи южнее Алтая и привел туда парод, который назывался теперь «кёк тюрк» — «голубые тюрки» [43] . Жемчужинами народа сделались Кюль-Тегин, сын Кутлуга — сама Храбрость (столько раз спаем он народ от врага), и два друга Кутлуга — Тоньюкук и Кули-чур, вместе вырвавшиеся из Китая еще юношами, вместе завоевавшие народу место в Степи.
43
Синий цвет — национальный цвет тюрков.
40 лет бились за свободу, а утвердились — как зеницу ока берегли ее. 20 лет держались, несмотря на оскорбления, восстания племен, даже отпадение их. Только бы удержать мир, так дорого доставшийся, только бы успеть расцвести государством. На западе в это время согдийцы вместе с тюргешами уже отражали арабов, И все-таки через 20 лет все погибло…
Дочь Тоньюкука положила державу к ногам своего любовника, рассорила народ, родила месть, и потекла кровь по Степи. Кутлуга нет, Тоньюкука нет. Кюль-тегина нет. Остался только 80-летний Кули-чур, никем ни разу в жизни не побежденный. И видит он, как лезут на его ослабевший народ со всех сторон карлуки.
Собрав последние силы, кидается он в бой, этот старик лев, и… не может победить. Не может спасти народ, опускается сам под ноги врагу, закрыв голову руками: лучше быть затоптанным, чем видеть гибель дела всей своей жизни.
«Сев на коня, бросился он в атаку, — кричит камень на Орхоне; —
победил,
победил,
конь погиб, еще, сев на другого…. войско он вел,
карлуки… к карлукам пойдя… еще… карлуки.
До своего дома довел он войну.
Карлуки сели на коней, с таким войском…