Ибн Сина Авиценна

Салдадзе Людмила Григорьевна

Помолчали.

— Я знаю, о чем ты подумал, — сказал Тогрул. — За тебя Махмуд дал бы нам много земли… Не бойся, туркмены знают только честный бой.

И тут подъехали два богато одетых пожилых воина, Тогрул вскочил и низко поклонился им.

— Мои дяди, — сказал Тогрул Ибн Сине, — братья отца, сыновья Сельджука: Исраил, по прозвищу Арслан, и Муса.

«Арслан! — удивился Ибн Сина. — Так я же видел его во дворце у Нуха! В Бухаре!.. Ну да! Это он помог Нуху в борьбе с Богра-ханом! Благородный Арслан… Помог я ушел, не взяв за помощь никаких подарков. А Это Муса. Тот самый, что воевал на стороне Мунтасира против караханида илек-хана Насра в 1003 году под Самаркандом и захватил в плен 18 хаджибов!» [179]

179

Военачальников.

Коротко

переговорив с Арсланом и Мусой, Тогрул по Их знаку принес и развернул белое знамя. Огуз-хана с нарисованной на нем золотой бычьей головой И девятью белыми конскими хвостами. «Знамя главного хана, — подумал Ибн Сина. — Девять — у тюрков святое, число. Ибо нет ничего превыше девяти».

— Ты наш почетный гость, — сказал, улыбаясь, Тогрул, — и потому мы показали тебе наше знамя.

Тогрул… две алмазные, звезды с голубыми белками на черном лице. Нос — стрела. Губы, с которых так и хочется, как с черных слив, стереть сизый налет. Сама природа удивилась, наверное, своему искусству — такая это живая, дикая степная красота. «Тогрул не будет бояться Махмуда, — подумал Ибн Сина. — Не только в силу природной своей смелости, но и потому, что их вопрос — это вопрос жизни, а не власти. И поэтому никто перед ними Не устоит. И если сегодня Тюрки-огузы благородного Арслана, дяди царевичей, просят у Махмуда землю, то Тогрул и Чагры уже готовятся к бою.

У Тогрула и Чагры нет отца. Им не на кого надеяться. Следовательно, у них рано разовьется самостоятельный ум. И Потом, ОНИ так просты, ничем не отличаются от народа, но всем следуют народному идеалу справедливого царя. Спал же Якуб Ибн Лайс, эмир Сеистана и Хорасана, положив под голову щит, в палатке перед своим дворцом! Он в отец Махмуда — Сабук-тегин скорее были честными смелыми полководцами, чем царями. Такими же будут, наверное, Тогрул и Чагры».

Ибн Сина невольно сравнивает царевичей-тюрков с сыновьями Махмуда. До него не могли не доходить слухи.

О том, что Махмуд держит под наблюдением шпионов каждый шаг сыновей — Масуда И Мухаммада. Раб, хранитель царской одежды Нуш-тегин, возлюбленный Масуда и самого Махмуда, особенно усердствовал в донесениях. Махмуд как-то сказал: «Масуд-тиран, который никого не признает выше себя. Мухаммад — великодушен, неустрашим, после меня дело Перейдет, наверное, К Мухаммаду, но Масуд его съест. По этой причине в моем громадном государстве появится алчность, и тогда понятно, куда зайдет дело». Эти слова записал Мишкан, начальник канцелярии Махмуда, учитель честнейшего Абулфазла Байхаки. Перед смертью Махмуд настолько запутался в противоречивых шпионских донесениях, что послал халифу Кадиру письмо с просьбой отлучить обоих сыновей от престола.

Али-Арслан, сын Чагры, будет править государством Махмуда, которое, как зернышко, войдет в Великое сельджукское государство, завоеванное Тогрулом и Чагры, И первое, что сделает Али-Арслан в 1063 году, — это отменит должность сахиб-хабара (министра доносчиков). «Если я назначу сахиб-хабара, — скажет он, — то люди, искренне ко мне расположенные, не станут обращать на него внимание и подкупать его, положась на свою верность, дружбу и близость. Противники же будут давать ему деньги. Ясно, что сахиб-хабар постоянно будет доводить до меня дурные вести — о друзьях и хорошие — о, врагах. Добрые и дурные слова Подобны стрелам. Если выпустить несколько стрел, то хоть одна обязательно попадет в цель. С каждым днем будет уменьшаться мое расположение к друзьям и увеличиваться мое расположение к врагам. Через некоторое время друг будет от меня дальше, враг — ближе. Наконец, враг займет место друга. Вред, который произойдет от этого, никто не будет в состоянии исправить».

Ибн Сина не знал, конечно, Али-Арслана, но мысленно старался предугадать характер второй сельджукской власти. Первая — Тогрул и Чагры, основатели, уже сейчас отвоевывают у Махмуда — на глазах Ибн Сины — Каракумы. Анализируя факт, что у Фахр ад-давли, правителя Рея, мужа Сайиды, и у Мамуна были гениальные везири, Ибн Сина делает вывод: чём простодушнее эмир, тем значительнее при нем становится везирь. У Али-Арслана им будет Низам аль-мульк, жемчужина государственной мудрости Востока, друг Омара Хайяма. Это он даст 30-летнему

Газзали богословскую кафедру в Багдаде, будет помогать юному Али-Арслану не только в управлении государством, но и в том, чтобы приручить кочевых тюрков-огузов, вольных детей Степи, жить в государстве, чего не удалось сделать китайскому императору Тайцзуну — оставили культуру, ушли в природу голубые тюрки, потомки тюркютов.

Шамс ад-давля, молодой гордый дейлемит, тигренок, только еще пробующий свои силы, привлек внимание Ибн Сины в связи с рассуждениями о царе, могущем противостоять Махмуду. Ибн Сина почувствовал в Шамс ад-давле силу духа. Этот не скажет: «Примири свое сердце с Махмудом». Но опыта государственности у него никакого. Ему нужен воспитатель-философ. И вот Ибн Сина задумал повторить опыт Сократа, Платона, Аристотеля, создававших специальные философские школы для будущих государей. Аристотель, как известно, был воспитателем Александра Македонского. Вместе они пришли на Восток, были в Хамадане, где царствовал сейчас Шамс ад-давля. Хамадан упорно сопротивлялся грекам. Александр даже пришел в отчаяние. «Не торопись, — успокоил его Аристотель. — Перекрой речушку, что течет в шести километрах от города, и веселись, вроде бы ты решил ваять город измором. Потом пусти в реку связанных вместе волов и быков. Они разобьют плотину, и вода, хлынув на городскую стену, разрушит ее». Александр так и сделал и покорял Хамадан, построенный на развалинах Эктабан — столицы древней Мидии.

Александр после захвата того или иного государства появлялся перед воинами в одежде… врага. Сколько раз воины уходила от него за это! Сколько ругали, проклинали. Но Александр шел еще дальше в этих своих странных поступках: однажды взял и женился на дочери побежденного царя — бактрийке Роксане! И всех своих солдат переженил на иноземках. Обнимался с врагами, пел их песни, говорил: «И на краю света индиец Пор мне друг». Но и он же перебил почти всех касситов.

Странный он был человек… Вместе с кинжалом держал под подушкой «Илиаду». Любил говорить: «Отцу я обязан тем, что живу, Аристотелю — тем, что живу достойно». Беруни сказал об Александре: он послан для того, чтобы объединить мир. Нет, — возразил Ибн Сина, — Александр послан для того, чтобы человечество выработало идею человеческого, чтобы люди поняли: сад надо выращивать один на всей земле. Одним этим великолепным, огромным садом показывать себя Вселенной, а не чахлыми делянками, выросшими, словно плесень, то тут, то там. Объединяли мир и Саргон II и Хаммурапи, и Семирамида, проводившая завоеванные народы по улицам своих столиц: мужчин — в колодках, женщин — с задранными подолами. Но подумайте, одел бы Саргон платье покоренного им шумера или жителя утонченной сирийской Эблы? Никогда. Это И представить невозможно, — как невозможно представить Махмуда в платье… индийца.

Была у Ибн Сины тайная мысль проверить свою теорию общества в действии. Почему Второй Учитель — Фараби все свои науки выстраивал так, что главной всегда оказывалась наука создания совершенного государства с Мудрецом во главе? Потому что Восток был тогда взбаламучен завоеваниями арабов, и каждый более или менее осмысливающий себя народ стремился захватить власть, образовать свое собственное государство. Выступали не только ради национальной идеи, Но И социальной. Образовалось на восточном побережье Аравии карматское государство Бахрейн — осуществленная мечта рабов о свободе, но на рабов все в этом государстве и опиралось. В Египте — Фатимидское государство со своим собственным халифом, не подчинявшимся халифу Багдада. Роскошь его приводила народ в трепет: халиф казался ботом. А государство медника Якуба Ибн Лайса? А государство Саманидов?.. Ребром стоял вопрос: «Какой должна быть власть? Должна ли она спать в палатке перед дворцом в обнимку с народом или отдалиться от него богатством и божественным освещением?»

От философов ждали ответа. И философы, и первый из них Фараби, конструировали модель идеального государства, с идеальной в нем расстановкой сил. Сами шли «в народ», делались врачами, везирями, министрами и просто советниками. Не сидели в башнях под облаками, откуда так удобно было созерцать копошащуюся внизу чернь, не марая в общении с ней свои благородные белые одежды и чистые души. Такой была раньше религиозно-философская мысль на Востоке, которой служили жрецы Вавилонии, зороастрийские маги, буддийские брахманы, Фараби много искал, много думал.