Ибн Сина Авиценна
Шрифт:
— А вот и механика Ибн Сины, — сказал другой старик, показывая на механические приспособления, с помощью которых женщины взбивали масло, очищали хлопок, мололи зерно. — А вот и чигирь… Знаменитый чигирь, что поднимает воду из арыка на наши поля. Видите, колесо с висящими на нем кожаными ведрами. Крутятся оно, опускаются ведра в воду, наполняются ею, поднимаются, Полные, Я выплескиваются в арык, что идет уже по полю. Пустые ведра снова опускаются в воду. Это тоже подарил нам Ибн Сина [197] . Так он учил нас поднимать воду из обмелевшей реки. Вот что он вам дал на вечные времена.
197
Перевод Я. Козловского.
И философию свою для нас, неграмотных, стихами изложил. Про эманацию, например:
Мир — это тело мирозданья, душа которого господь, И людям с ангелами вместе дарует чувственную плоть. Огонь и прах, вода и воздух — из их частиц мир создан сплошь, Единство и этом, совершенство, — все остальное в мире ложь!И „Канон“ для нас в стихи переложил.
Почувствовав простуду — вот мой тебе совет: Себе кровопусканье вначале сделать след А полегчало — в баню, костей не ломит пар, И до конца болезни ячменный пей отвар! А вот и вам совет: Не переваришь пищи ты пока, Не превращайся снова в седока. Ешь в сутки раз. И собственное семя Ты изливай, но лишь наверняка [198] .Все старики взмахнули вдруг черными кошмами и опустили их на землю, склонившись перед эмиром. „Черные кошмы!“ — вздрогнул эмир. — Уж не ожили ли это те двести чиракчинцев, убитые моим отцом тайно в Арке?! Нет, здесь не двести, здесь тысячи крестьян!»
198
Перевод Я. Козловского.
— Вот дорожка, — сказали крестьяне, показывая на черные кошмы. — Сойдите с коня. Видите, идет к вам мать Али. Преломите ее хлеб, замешанный на надежде, испеченный в гневе, освященный страданиями. Хлеб Али, которого вы хотите завтра казнить от злости, что не можете казнить Ибн Сину!..
Эмир хлестнул изо всех сил коня и помчался прочь.
XIII «Если философ пишет серым по серому, значит, форма жизни состарилась» [199]
199
Гегель.
Один умный благородный советник впал в немилость. Как вернуть расположение власти? Чем утешить душу?
— Раб! Будь готов к моим услугам.
— Да, господин мой! Да.
— Позаботься! Приведи мне колесницу. Ко двору я хочу вестись на колеснице.
— Дай нестись колеснице, господин мой! Дай нестись. Царь даст тебе сокровища, и они будут твои. Он простит — тебя.
— О, раб! Я ко двору
— Не дай нестись колеснице, господин мой, не дай нестись. В место недоступное он пошлет тебя. В страну, которой ты не знаешь, он велит унести тебя. И днем и ночью он даст тебе видеть горе…
— Раб! Будь готов к моим услугам.
— Да, господин мой! Да. — Позаботься! Приготовь мне воду для моих рук. Дай мне ее. Я хочу принести жертву богу моему.
— Принеси, господин мой! Принеси. У человека, который приносит жертву богу, радостно сердце.
— О, раб! Я жертву богу моему не хочу принести.
— Не приноси, господин мой! Не принося. Разве ты думаешь, что научишь бога ходить за тобой, подобно собаке?
Четыре тысячи лет назад состоялся этот разговор. В Вавилоне. Верховный бог Бел, измучившись одиночеством, отрезал себе голову, бросил ее, в чан, добавил горсть праха и сделал человека. Да, в голове шумер была голова бога… Они хорошо познали законы мира. И их пессимизм до сих пор пьет человечество, как густое печальное вино, растворенное в «Экклезиасте».
«Все суета сует». Не об этом ли говорит хозяину философ-раб? Лежат глубоко в земле глиняные черепки, на которых записан этот разговор. Ветер гонит над ними листья, песок, вздохи людей… Черепки найдут лишь в XX веке.
Ибн Сину ведут на Привязи между двух копей, всадники хлещут его плетьми. Сзади, отгоняемый стражниками, бежит Джузджани.
Тюрьма Фараджан. Открываются ворота, вбирают себя нового узника. Стучит в дверь тюрьмы, плачет Джузджани.
Ибн Сина распарывает подол чапана, вынимает свечку, два кремня, бумагу, перо, пишет… Меняет сгоревшую свечку. Снова пишет. Так Мужество спасает Мысль. Наблюдает за ним в щель стражник — красивый седой старик.
А вот Ибн Сина стоит, прислонившись К решетке головой. Утро стоит, день, вечер…
«Я извлекаю все, что во мне. Я размышляю о положении дел на земле. Происходит перемена. Один год тяжелее другого. Правда выброшена вон, неправда — в зало света. Тяжело молчать… О дух мой, безумие удерживать удрученного жизнью, подведи меня к смерти прежде, чем пришла она ко мне… Опрокинута жизнь и падают деревья. Смерть стоит передо мной, подобно выздоровлению… подобно сидению под навесом в ветреный день, подобно тому, как желает человек увидеть дом свой после долгого заключения…»
И этим словам более четырех тысяч лет. И тоже лежат они в земле, написанные на папирусе. Египетский бог Ра, прожив тысячу лет с людьми, состарился так, что кости его превратились в серебро, мясо — в Золото, а сердце — в пепел от страдания видеть людей столь неразумными, И не захотел он больше жить с ними, ушел от них на корове. Из слез его родились Осирис и Исида — сострадание его к людям, — боги, которые должны будут остаться вместо него на земле и хоть чему-то научить людей.
О чем думал Ибн Сина, прислонившись головой к тюремной решетке?
Сохранилась такая строчка его стиха: «Мой дух скитаньями пресытился вполне!..» Ее приписывают Ибн Сине и Омару Хайяму. А может, сказал Хусайн: «Неужели не найдется никого, кто пришел бы и потихоньку задушил меня, пока я сплю!», как сказал Акутагава перед самоубийством.
Народ сохранил в памяти предание о том, что в тюрьме Фараджан Ибн Сива испытал страшное отчаяние. Не из-за Тадж аль-мулька… Рухнула цель жизни — соединить философию с властью. Испытания практикой это его учение не выдержало. Когда несли Шамс ад-давлю, умирающего, на паланкине через пески, он, превозмогая боль, сказал: