Ибн Сина Авиценна
Шрифт:
— Жалею, что не слушал тебя. Прости… Я плохо прожил свою жизнь. Глупая, глупая, ничтожная жизнь…
Стоит Ибн Сина в тюрьме, прислонив голову к решетке, Чьи-то руки ложатся ему на плечи. Оглядывается… Это Али.
— Знаешь, — говорит ему Ибн Сина, — так же и я умру, как Шамс ад-давля. От этой же болезни и на пути.
— Ты устал. Отдохни…
— Нет. Никогда еще я так ясно не чувствовал своего конца, Али садится на пол, берет в руки листы рукописи Ибн Сины, рассматривает их, — ты стал так непонятно
— Честные ученые, не ослепленные золотом, не обманутые блеском Лжи.
— А коже змеи?
— Тело человека, которое надо научиться сбрасывать и души, если хочешь познать истинную духовную суть. Мои книги, наверное, принесут много горя тому, у кого их будут находить. Вот я и пишу так, что друг поймет, а враг… Скоро ты умрешь, Али. И закончится твое Путешествие.
— Путешествие?!
— Да. Жизнь — это Путешествие. От материального 5 разума к нематериальному. Первому, который, единственный, общается с Истиной, Правдой, Красотой.
— То есть богом?
— Для меня все это и есть бог.
— Путешествует тот, кто совершенствует душу?
— Да. Иной может прожить долгую жизнь и не сдвинуться с места.
— Земная жизнь, земная любовь так прекрасны, так трудно вырваться из их объятий!..
— Три вещи помогают, — говорит Ибн Сина, — удар судьбы, высокая одухотворенная любовь и правильно выбранный учитель.
— Ты для меня один и есть все эти три удара…
Ибн Сина задумчиво ходит по листам рукописи.
— Что ты делаешь? — вскрикивает Али.
— И ты походи. Это последние мои трактаты.
Неожиданно гремят засовы. Ибн Сина быстро собрал листы, вложил их в старую, украшенную золотом обложку, стал перед ней на колени, читает…
Врывается Тадж аль-мульк, окруженный воинами перетряхивает вещи. Откидывает обложку и той книги, которую читает Хусайн, Уходит, но в дверях оборачивается:
— Ибн Сина, а читает Коран?! А ну, давай вслух!
«Бог есть свет небес И Земли, — читает Ибн Сина.
— Свет подобен светильнику в стене, светильник в стеклянном сосуде, блистает как звезда, В нем горит благословенное дерево маслина… елей в Ней загорается без прикосновения огня. Свет к свету. Бог ведет к своему свету кого хочет…»
— Да, это Коран, — удивляется Тадж аль-мульк, и уходит.
— Ты что, наизусть, что ли, знаешь Коран? — удивился Али.
— С девяти лет.
Помолчали. — Почему-то все время, где ты появляешься, сгущаются несчастья… — сокрушается Али.
— Да, все, что я задумываю. Не осуществляется. То ли, действуя, мы нарушаем какие-то тайные пружины мира? То ли Вселенная не принимает нас… Господи! Как трудно существовать! — Ибн Сина закрыл руками лицо.
Али долго смотрит на него.
— Ты и в слабости прекрасен… Хоть жизнь твоя В подходит
— И ты… ты возьмешь на себя груз моей неоконченной дороги?! — поднимает голову Хусайн.
— Да. — Али целует край одежды Ибн Сины.
Вот какой приснился крестьянину сон.
Муса-ходжу и ювелира усто А'ло в ту минуту, как только отъехал от них эмир, арестовали. По всей Бухаре прошли аресты, как два года назад. Тысячи людей согнали за высокие железные решетки, где содержались афганские слоны. Слонов и войска перевели поближе к Арку, в западные кварталы.
Муса-ходжа и усто А'ло, как зачинщики, содержались в Арке. Племянник ювелира, хранитель эмирских ковров, подкупив стражу, сумел ночью провести слепого старика по подземному проходу, расположенному под конюшенным двором, в канахану, к Али, Муса-ходжа И Али обнялись. Муса-ходжа заплакал.
Он испытывал мучительные угрызения совести, потому что, к ужасу своему, понял, что совершает человеческое жертвоприношение. Приносит Али в жертву Ибн Сине. И еще больше укрепилось в нем решение устроить Али побег, вывести его тайно из Бухары в Каган, упросить русских взять с собой на поезд, и пусть он уедет далеко-далеко, — в Россию, Англию, Афганистан и забудет все, как страшный сон. А за Ибн Сину, если нужно, он сам отдаст жизнь.
Это привело Али в ужас. Как?! Разве его смерть не нужна Ибн Сине?! Разве не спасет она бессмертие Бу Али?
— Судьба человека, как и судьба мира, разрешается там, где она и задается — на небе, — улыбнулся Муса-ходжа. — Мы живем с тобой в царстве Зимы, Чем дальше, тем больше люди будут запутываться в стяжательстве и бездуховности. В конце концов они так устанут, что сами захотят смерти. И польется на землю, расплавленный металл, и в огне мир погибнет, огнем очистится. Только в новом мире, мире Лета, Ибн Сина и Газзали будут, как и мы с тобой, сидеть рядом и пить из одной пиалы чай.
— Это страшно — то, что вы говорите.
— Я рассказал тебе древнее наше учение, записанное в «Авесте».
— И все-таки страшно. Уходите…
Муса-ходжа ушел. Медленно двигался по тайному ходу, выставив вперед руки. Иногда останавливался и плакал, прижавшись к мокрой стене. Это были слезы горя, но и счастья…
Эмир пришел к Миллеру прямо в мирзахану, где стучали телеграфные аппараты. В окне перед собой увидел улицу, тянущуюся через весь Арк на восток, до самой противоположной стены, с наружной стороны которой стояли наготове 50 отборных лошадей. По тайному его приказу казначей перебирает уже в подвале казну, отбирая самое ценное, плотно упаковывает в один хурджин. Красные взяли Каховку, создали плацдарм. Готовят наступление по всему фронту. Врангель держит самые лучшие, отборные, части за Турецким валом.