Ибо сильна, как смерть, любовь…
Шрифт:
Поздно ночью, когда наплакавшись и нагоревавшись, ее родители собирались ложиться спать, мы с ней подошли к портрету ее умершего дедушки, который стоял на столе в гостиной, обвязанный черной лентой. Перед портретом, как полагалось по русскому обычаю, поставили рюмку с водкой и ломтиком хлеба. В соответствии с Майкиным планом мы по очереди вслух обратились к покойнику.
— Дедушка, если ты нас слышишь, и, если ты продолжаешь существовать в другом мире, то дай нам знак сегодня ночью. Мы тебя очень просим.
После этого я спустился к себе на четвертый этаж и тоже пошел ложиться
Хотя мы с Майкой решили не спать всю ночь, чтобы не пропустить знак, я все равно умудрился уснуть. Но знак я не пропустил. Среди ночи во сне я отчетливо услышал, как чей-то очень знакомый голос сказал мне прямо в ухо «Эдик».
Голос был такой громкий и настолько реальный, что я вскочил с кровати и громко спросил «Что?», а только потом пришел в себя, открыл глаза и огляделся. В комнате никого, кроме меня не было, родители спокойно спали и не думали меня звать. Неужели наш эксперимент удался? Или, может, мне это приснилось. Приснилось настолько реально, что я даже вскочил с кровати? Пока я весь дрожа сидел и думал, приснилось или нет, часы пробили два часа ночи, и в этот момент кто-то тихонько постучал во входную дверь. Я обмер. Неужели покойнику показалось мало только позвать меня, и он решил еще и самолично заявиться к нам в дом? В дверь снова тихонько постучали. Деваться было некуда, и я на цыпочках прокрался в прихожую и заглянул в глазок. Слава богу, это была Майка, дрожащая в мамином халате, накинутом на ночную рубаху. Я тихонько открыл дверь, она проскользнула в квартиру, и молча потащила меня в мою комнату. Вид у нее был перепуганный не меньше моего.
— Он подал мне знак, — вся дрожа, сказала она, как только я закрыл дверь. — Ты видел рюмку с водкой возле его портрета? Так вот. Я не могла уснуть, все лежала, вспоминала его, жалко так было, он был такой хороший, — она всхлипнула, но потом снова зашептала. — Ну, вот, я лежала, думала о нем, и вдруг из гостиной раздался такой звук, как будто кто-то ложечкой ударил по этой рюмке. Это было так громко, и так отчетливо, что я удивляюсь, как родители не услышали. А у тебя что было?
— А меня он позвал, — теперь уже с уверенностью, что так и было, сказал я.
— Ты что? — изумилась она, — по-настоящему позвал? По имени?
Я гордо кивнул.
— Конечно, — завистливо сказала она. — Ты же экстрасенс. С тобой могут говорить мертвые.
— Но ведь тебе же он тоже подал знак, — возразил я. — Звякнул рюмкой.
— Знаешь, — задумчиво сказала она. — Он ведь все-таки мой дедушка, поэтому, я думаю, он сначала пытался со мной поговорить. Наверное, звал, звал меня, но я же не могу слышать его. Он и рюмкой звякнул, чтобы привлечь мое внимание, а я как глухая. Пришлось ему позвать тебя. Интересно, если ты будешь тренироваться, ты сможешь запросто со всеми мертвецами подряд разговаривать? — шепотом прибавила она, замирая от ужаса.
Мне тоже стало страшно.
— Слушай,
— Ну, конечно, — фыркнула она. — Ты меня что, за дурочку считаешь? Они же нас по психиатрам затаскают.
И мы действительно долгое время никому не рассказывали об этом нашем эксперименте. Только уже в десятом классе, я как-то проболтался своему лучшему другу Гошке, но это прозвучало тогда как-то неубедительно, и он мне не поверил.
Так вот. Проснувшись утром, я немедленно вспомнил свой сон, и тут же позвонил Марье Васильевне и сказал ей, что сейчас приеду, так как у меня появилась кое-какая идея. Я решил ничего не говорить ей по телефону, уж очень бы мой рассказ показался ей странным. Лучше было бы провести эксперимент на месте, поэтому я сел в машину и тотчас поехал к ней. Она ждала меня с нетерпением, но встретила с явным недоверием. Еще бы, какая у меня могла вдруг появиться идея, если мы с ней уже все обыскали.
— Марья Васильевна, — тут же приступил я к делу, едва закрыв за собой дверь. — Скажите, у вашего мужа было старое пальто? Ну какое-то старое пальто, которое он очень любил?
— Да, — бледнее прошептала она. — У него было ратиновое пальто, старое, истрепанное. Я уже сколько раз хотела его выбросить, да он не давал. Говорил, это его первое дорогое пальто, он его двадцать лет проносил, — всхлипнула она, и вдруг широко открыла глаза. — А откуда ты вдруг узнал про это пальто, Эдик? Я его как раз вчера вечером выбросила. Все вещи Виктора раздала, а пальто даже постеснялась предложить кому-нибудь, уж очень оно старое.
— Куда же вы его выбросили? — расстроился я. — Нужно его немедленно найти.
— Ты думаешь, документы там? — испугалась она. — Нет, этого не может быть, я все карманы перед тем обшарила. Ничего там не было.
— Где оно? — с досадой спросил я. — Нужно его немедленно найти.
— Ох, я сейчас сбегаю, — заторопилась она. — Ох ты, господи, я его возле сараев положила, хоть бы не забрал никто.
Она побежала во двор, и я, не выдержав, побежал за ней.
На наше счастье пальто никто не взял, видно, очень уж оно было старое. Оно лежало, свернутое, на каком-то ящике возле сарая и как будто бы поджидало нас. Мы забрали его в дом, развернули и быстро обшмонали все карманы. Они действительно оказались пустыми.
— Вот видишь, Эдик, ничего нет, — вздохнула Марья Васильевна, — я же тебе говорила.
Но меня не так-то просто было сбить с намеченного пути. Я твердо знал, что в пальто что-то есть. Не стал бы покойник тратить так много из оставшейся у него энергии, на то, чтобы связаться со мной, если бы не хотел передать важную информацию. Что-то в этом пальто должно быть. Я стал тщательно исследовать подкладку и, наконец, в одном месте нащупал вздувшийся бугор. Мы быстренько разрезали там ножницами, и я с торжеством вытащил пакетик, в котором были свернутые в трубочку и стянутые резинкой бумаги.