Ида Верде, которой нет

Шумяцкая Ольга

Она вскочила с кровати и, не одеваясь, помчалась к телефонному аппарату.

— Барышня, соедините…

Несколько телефонных звонков… Ладошка, прикрывающая мембрану… Таинственный шепот…

— Жду вечером в «Золотом жирафе»!

Вечер в «Золотом жирафе» стремительно шел к полной растрате отцовского вклада в новые книжки — профессор Ведерников каждый месяц снабжал дочку определенной суммой, чтобы та следила за пополнением домашней библиотеки изданиями о современном состоянии искусства. «Страшусь, настанет день, когда я не смогу поддержать разговор с молодежью. Пытаюсь предотвратить катастрофу», — говаривал

Владимир Иванович.

«К черту! Как-нибудь выкручусь», — сказала себе Зиночка и показала глазами Пете Лукьянову, тоже студенту-археологу, чтобы тот подлил ей белого вина.

Пришли в «Жираф» вчетвером: Зиночка, неизменная и незаменимая Лидочка Зимина, высоченный добряк с круглой растерянной улыбкой Петя Лукьянов и молчун Йося Фальцман из консерватории.

«Золотой жираф», ресторация, прятавшаяся в арбатских переулках, славился тем, что художники цепляли здесь богатых заказчиков портретов.

Обстановка оказалась более чем чинная. Сюртуки и животы — юристы и промышленники — ужинали по-деловому, тихо переговариваясь, не обращая внимания на посетителей за соседними столиками. В глубине залы была ниша, в которой тихо играл небольшой оркестр. Поодаль полукругом стояли столики, за ними сидели пары, предполагавшие танцевать.

Голые спины дам. Струящиеся платья. Тихое сияние украшений. Ослепительно-белые сорочки мужчин. Скучно! Зиночкина компания выглядела слишком демократично на этом фоне.

Однако как только оркестр заиграл громче и первые пары встали, Зиночка подмигнула Фальцману, и они полетели вальсировать. Зацепившись за вихляющую мелодию, которую, заметив их, вдруг выдул трубач, они пару раз прошлись новомодным чарльстоном. Раздались аплодисменты.

Зиночка и ее кавалер скромно поклонились, а оркестр, словно успокаивая общество, снова повел мелодию медленную и тягучую.

Опираясь ладонью на руку приятеля и слегка покачиваясь в танце, Зиночка исподволь рассматривала окружающих — и танцующих, и сидящих за столиками.

Ну кто же? Кто? У высокого худого брюнета слишком умное лицо. Не подойдет. Грустный грузный человек, не поднимающий глаз от блокнота, — нет, от него жди неприятностей. С потными толстяками, блефующими друг перед другом россказнями о своих деловых и мужских победах, просто не дружим. А вот невысокого роста бородач рыжеватого окраса за столиком в углу, что радостно предлагает обществу не стесняться в выборе блюд и напитков, может оказаться хорошим кандидатом. Дружелюбный, собранный. А в глазах скрыта тоска.

Зиночка остановила пробегавшего мимо официанта.

— Кто таков? — спросила она, указав на бородача.

— Илья Ильич Дик. Из Екатеринбурга-с. Золотой человек-с. Владелец приисков.

Дирижер схватил мелодию в кулак — на мгновение оркестр смолк, и только звенели мельхиоровые ножи, вилки, ложечки да отзывались фарфоровые тарелки.

Воспользовавшись паузой, Зиночка с кавалером вернулись за столик.

«Пора действовать», — сказала себе Зиночка.

Шепот, несколько взглядов. Лукьянов мялся — в поручении Зиночки скрыта большая неловкость. Но Зиночка нахмурила ровные брови, и Лукьянов отправился к бородачу.

В этот момент оркестр снова завертел соблазнительную мелодию.

«Ах, как бы взлететь, простучать каблучками по столам, сбить спесь с этих… — забилось в голове у Зиночки. — Пируэт,

еще один…» Но она лишь сжала и разжала кулачки, спокойным движением поправила волосы, утянутые лентой к затылку, и, встав, оглядела стол: ничего не забыто?

Лукьянов между тем, растерянно извиняясь, краснея и откашливаясь, выдавал свои карты внимательному господину с рыжеватой бородкой.

— Совершенно не хватает расплатиться за ужин… Студенческая вечеринка… — бормотал он. — Праздновали выход моей первой научной статьи. Физическая наука перевернет двадцатый век, точнее свернет его жгутом, если угодно. Завтра же днем в вашу контору собственноручно… Спасете от унижения…

И пока Лукьянов принимал от нового знакомого, уральского заводчика Дика, стопочку купюр, остальная компания перебралась в вестибюль, чтобы не маячить перед глазами благодетеля.

— Дал?

Лукьянов победоносно кивнул. Фальцман прыснул. Румяная дурочка Зимина так ничего и не поняла.

Зиночка едва сдерживалась, чтобы не подпрыгнуть от радости. Она сама придумала план! И он работает! Странно, но работает! Однако не надо подавать виду. И не надо расхолаживать Лукьянова.

— Значит, завтра встречаемся с господином Диком?

— Си, мон женераль! — Лукьянов откозырял Зиночке, и та, растаяв, заговорщицки улыбнулась.

— Где?

— Около Центрального почтамта на Мясницкой. Ну-с, барышни, на сегодня, кажется, все. Однако я обещал родителям мадемуазель Зиминой доставить ее домой в целости и сохранности.

— А я… — растерянно пролепетал Фальцман, глядя на Зиночку и заливаясь краской. — Мне можно…

— Тебе дописывать завтрашний доклад. Я доберусь сама, — сказала Зиночка.

И под редким снежком, похожим на театральную вату, четверка разлетелась в разные стороны.

На следующий день, незадолго до полудня, Зиночка и Лукьянов поднимались по массивной лестнице Центрального императорского почтамта, где у господина Дика были арендованы комнаты под московскую контору.

— Какие пропадают интерьеры! Здесь можно было бы удивительно фильмировать оперу! — воскликнула вдруг Зиночка, воздев руки к помпезным плафонам ламп и мраморным изваяниям, равнодушно поглядывающим из углов. — Послушай, какое удивительное эхо!

— Фильмировать оперу? Какая нелепая идея для молчащего кино. А арии зрители будут сами воспроизводить по памяти или им при входе будут выдавать партитуры? — отозвался Лукьянов. — А может, каждую залу снабдят патефоном и в темноте специально обученный человек будет менять пластинки!

— Ты думаешь, фильм никогда не станет звуковым? И персонажи всегда будут носиться по экрану, как стая немых рыб? Лишь рты открывать и моргать? — Зиночка остановилась возле мраморного римлянина и попыталась заглянуть ему в глаза.

Говорила она тихо и скорее со статуей, чем с Лукьяновым. Поэтому никто ей не ответил.

Господин Дик был ужасно рад видеть своих новых молодых знакомых. Отталкивал конверт, который протягивал Лукьянов. Звал секретаря и хотел немедленно устраивать чаепитие. Говорил, что сидит в столице уже месяц, кроме деловых партнеров, знакомствами не обзавелся, семья далеко — в Екатеринбурге, — дел-то много, много и художественных интересов, но если правду — одиноко! Чертовски одиноко!