Ида Верде, которой нет
Шрифт:
В зале царило молчание. Ни звука. Дамы чуть выше подняли подбородки. У джентльменов побелели от напряжения костяшки скрещенных холеных пальцев.
Осел широко открыл пасть, продемонстрировав ослепительно белую челюсть, и запел «Марсельезу». Несложный трюк, подготовленный Бунюэлем — он пристроился за экраном с граммофоном и пластинками.
Зала
— Господа, полиция будет здесь с минуты на минуту, — преувеличенно спокойным тоном объявил распорядитель.
В первом ряду раздался хохот, а потом «стриженая русская особа» поднялась и глухим, простуженным голосом стала подпевать гимну свободы.
Осел радостно закрутил шеей.
В этот момент погас свет, дружелюбное животное мирно потопало за кулисы, а на экране возник знаменитый кадр: лезвие бритвы разрезает глазной зрачок. Через несколько минут захлопали сиденья — публика устремилась к выходу, делая это молча и невозмутимо, будто малейшая реакция на происходящее может умалить ее достоинство. Плыли в темноте шелковые шали, белели воротнички, поблескивали сумочки, украшенные бриллиантовой пылью, таяли, едва нарисовавшись, колечки сигарного дыма — и все это тянулось к дверям, будто в ту сторону с экрана дул ветер и порывы его все усиливались и усиливались.
К финалу фильмы в зале осталось несколько человек, а площадь перед кинотеатром, час назад запруженная авто и таксомоторами, полностью опустела.
Ида захлопала, когда на экране возник титр: «Эта фильма посвящается Дмитрию Пальмину, который впервые запечатлел на экране физиономию Времени».
Зажгли свет.
Раздались крики «Браво!». Оставшиеся немногочисленные зрители радостно улыбались друг другу.
Авторы появились из-за кулис, раскланялись и спрыгнули со сцены в залу.
Им продолжали аплодировать.
Анатольев кроил в голове статейку для московской газеты: «Время расставляет все на свои места. Сами братья Маркс, величайшие комики
Он сделал знак заглянувшему в залу официанту: и скоро Бунюэль уже демонстрировал «выпивание по-македонски» — с двух рук.
Открыли крышку рояля — и пальцы Харпо Маркса заскакали по клавишам.
Полиция уехала ни с чем.
Ида сидела, положив ноги на спинку переднего сиденья и куря самокрутку. Когда Граучо Маркс запел комические куплеты, явно адресуясь к ней, она рассеянно улыбнулась, бросила сигаретку и, засунув руки в карманы брюк, широким мужским шагом пошла к выходу.
— Как же вас зовут? — раздался сзади голос.
Она обернулась.
Дали догнал ее и теперь смотрел в упор жгучими глазами.
Ида пожала плечами, рот ее искривился в полуулыбке, насмешливой и слегка печальной:
— Я как раз думаю об этом. У вас есть какие-то предложения?
Хохоча к ним подошли Харпо и Граучо Маркс:
— Что за дивное гала-представление вы дали вдвоем с ослом, мисс! Чудный концерт! Истинное удовольствие было наблюдать, как эти кислые физиономии покидают залу! — наперебой восклицали они, обращаясь к Дали и Иде одновременно.
— Гала-представление, — повторил за ними Дали. — Гала… Может быть, вас будут звать Гала?
— Может быть, — ответила она. — А вы… — Она задумалась, изучая его лицо, как художник изучает собственную картину. — Вы должны отрастить усы, а то ваше лицо похоже на кафедральную площадь без собора.
— Вы подсматриваете мои сны?! Я как раз…
Ида протянула руку.
Дали схватил ее и стал целовать, но Ида спокойным жестом высвободила кисть.
— Я только хотела показать. У вас есть угольный карандаш? Я нарисую. Вот так — до щеки и вверх! — сказала она и прочертила пальцем линию на его лице.