Идеальная девушка
Шрифт:
Сердце похолодело, пропустило удар.
Я не готова бросить «Жеор»! Только не это!!!
— Капитан! Если покупатель кинул нас, и мы бросаем все, нет смысла беречь товар! Может, шарахнем бомбой по имперцам? — рискуя навлечь на себя гнев, крикнула я. Все лучше, чем совсем без боя отдать корабль, а вдруг капитан придумает, как отвлечь имперцев от «Жеора» и удрать.
— Уже шарахнул! Гаденышам удалось уцелеть!
И Де Лачжон разразился отборной бранью, не замолкая до самого шлюза, за которым нас ждала шлюпка.
Второй раз переживать все оказалось легко.
Опустошенность — вот пожалуй и все, что я испытывала сейчас. Ничего особенного.
Из головы всего лишь вывалился ненужный мусор, мешавший идти дальше.
Но сколько раз я делала это раньше? Сколько мусора ещё осталось в моей голове? И когда это началось?
Точно не на Хорс-Эгренд. Как ни парадоксально, в рабстве у меня не было причин создавать какие-то иллюзии. Пожалуй, это началось на «Жеоре», ведь на корабль я попала благодаря осознанной, тщательно выверенной лжи.
Де Лачжон иногда навещал меня — девчонку, спасшую его шкуру, не бросившую, даже когда ей выжгли глаз. Навряд ли из-за привязанности или благодарности, скорее, приличия ради. Поинтересоваться, как приживается имплантат, привезти какой-нибудь подарочек — это совсем, совсем не сложно. Я не особо ждала этих визитов. Де Лачжон, с его неприятным лицом, мне не нравился. Особенно в нем раздражал пунктик насчёт императора — Де Лачжон всегда перестраховывался, не говоря плохо о правителе, и требовал того же от окружающих. Это смешило и злило — я не желала хорошо говорить о том, кто мог отменить рабство, но ничего для этого не делал. Император заслуживал ненависти.
Но когда Кэп угодил за решетку, а более приятные личности не стали всерьез слушать мои просьбы, я поумнела и пересмотрела свое отношение к Де Лачжону.
Прекрасно понимая, что он сбежит при первом же намеке на какие-то обязательства, я применила то немногое, чему меня успели научить в Компании: говорить то, что хозяевам хочется услышать.
Де Лачжону не хотелось быть должником десятилетней соплячки. Это просто и понятно даже ребенку.
И когда я просилась на «Жеор» я вывернула правду наизнанку.
Сказала, что благодарна за свое спасение из рабства, что хочу вернуть ему долг, что теперь, когда Кэп за решеткой, я осознала быстротечность времени, поняла, что в любой момент может исчезнуть кто угодно и теперь я боюсь потерять возможность отплатить ему. Уверяла, что буду учиться всему, что нужно, на корабле, по ходу дела.
Де Лачжону понравилось из спасённого превратиться в спасителя. А перед возможностью заполучить бесплатного помощника, который не будет ему перечить и что-то требовать, а только стараться угодить, он и вовсе не устоял.
Так я оказалась среди экипажа «Жеора», став сначала помощницей Эрниньё, чьи распухшие огрубевшие пальцы не справлялись с тонкой работой без долгой возни с инструментами, заменяющими нормальные руки, а потом и универсальным работником, помогающим Хлое в долгой работе с каталогами и прочим.
Цель потихоньку стала забываться, среди рутины и понимания, что замахнулась выше головы. И первое, и второе сглаживали наивность и вера в лучшее.
Теперь я тихонько перебирала воспоминания, называя все вещи своими именами.
Особенно бесило то, что я умудрилась обзавестись каким-то чувствами к Джонатану.
«Стажеров» — людей, которых капитан брал иногда на один рейс, иногда на несколько, чтобы люди знакомых набирались опыта или проходили проверку, я ненавидела. Это всегда оказывались какие-то отвратные личности.
Исключением не стал и Джонатан. Ему едва исполнилось восемнадцать, и он из кожи вон лез, чтобы доказать окружающим, насколько он крут. Когда у него отсутствовало собственное мнение по какой-то теме, а это было почти всегда, он просто делал вид что его мнение прямо противоположно мнению оппонента.
Из-за этого я на второй же день его пребывания на борту «Жеора» съездила ему кулаком по носу, до крови — паршивец вздумал критиковать капитана.
Но постепенно первые впечатления забылись. Джонатан задержался на «Жеоре» дольше прочих, а отсутствие поблизости других парней сделало свое чёрное дело — мы сближались, неизбежно находя друг друга все более и более привлекательными.
Вот и вся любовь.
Влюбись я в Марка Заррона всего лишь из-за его смазливого личика, и то мне не было бы так стыдно за себя.
Кстати, о Марке. Надо бы сдать бедняге Де Лачжона, подсластить пилюлю с угнанными кораблями и сбежавшим свидетелем.
Включать связь и вновь видеть его лицо не хотелось, но увы, Хлоя ничего не знала о судьбе капитана, как и остального экипажа, покинув шлюпку и экипаж, она пребывала в уверенности, что все позади и не понимала, где прокололась, а Марк не знал имён свидетелей, бегающих на свободе.
Не знал, благодаря мне. Сбегая, следовало оставить ему список.
Я вновь прошлась по памяти, ковыряясь в заживающей ране. Де Лачжон заслуживает оказаться за решеткой — когда я предлагала использовать бомбу, то вовсе не имела ввиду, что ему нужно убить имперцев, а именно это он и попытался сделать, при том, что его собственной жизни ничего не угрожало. Забавно, что именно это и помогло мне — заблокировав настоящую память, я попыталась воспользоваться бомбой, которой уже не было, и осталась жива. А подозрения Марка, что со мной что-то не так, усилились.
Пожалуй, сейчас впервые без постороннего воздействия, мне удалось подумать о нем без ненависти.
Входящий сигнал по-прежнему горел, но когда я нажала на соединение, увидела пустое кресло.
Интересно, «день» или «ночь» сейчас на орбите? Копаясь в прошлом, я окончательно утратила чувство времени, не смогла бы и под страхом смерти угадать, какой нынче день недели и вообще — дата.
Ожидая Марка, я возилась с настройками радужки имплантата. Синий, зелёный, жёлтый… Треугольная радужка, опалово-желтый треугольник с извивающимися по всей глазнице красноватыми, словно какие-то паразиты, кончиками. Вот так, пожалуй, и оставлю — это подходит к кораблю.