Идеальная для колдуна
Шрифт:
Толпа молчала. Люди лишь шушукались, переглядывались, пожимали плечами. Но молчали. Значило ли это, что им нечего сказать?
Наконец, появился деревенский староста. Крепкий мужчина с окладистой снежно-белой бородой. Он посмотрел на Амели, окинул взглядом толпу:
— Что здесь происходит?
— Жена колдуна! — донеслось из толпы.
Уже не было никакой разницы, кто это кричал.
— Пусть убирается!
— Прогоните ее, господин Матиро!
Староста сцепил руки за спиной, какое-то время стоял в молчании. Наконец, повернулся к толпе:
— Сегодня
Староста стукнул в барабан — и праздник начался. Толпа, как свора голодных собак, кинулась к прилавкам, но перед лотками Амели образовалась пугающая пустота. Никто не захотел подойти. Лишь бросали косые взгляды.
Амели опустилась на скамью — ноги не держали. И Нил, как назло, не возвращался. Она попросту боялась выйти из-за прилавка. Вскоре послышались свирели — пришли музыканты. Народ гомонил, пил вино. И лишь Амели сидела, как чумная, и глотала слезы.
Бедно одетая старуха вдруг медленно подошла к ее прилавку, остановилась. Вокруг все замерли, замолчали. Просто смотрели. Даже перестали жевать. Вновь повисла удушающая тишина, нарушаемая лишь тяжелым сиплым дыханием старухи и визгом свирелей.
— Что здесь у вас, красавица? — бабка подслеповато прищурилась, нагнулась, разглядывая. — А, уж, пахнет, как сады Неурской девы!
Прозвучало так громко, что, казалось, слышал весь пустырь и далеко окрест. Амели закусила губу, напряглась, ожидая подвоха. Что старуха все перевернет, или плюнет. Или подхватит и бросит прямо в лицо. Хотелось просто погнать ее, но Амели не осмелилась. Пусть. Это урок. Хороший урок, если первого оказалось мало. И так будет всегда, едва ее где узнают.
Амели выпрямилась, сглотнула, давясь молчаливыми слезами:
— Что дать вам, матушка?
Старуха беззубо улыбнулась, ткнула пальцем в лимонную корзинку:
— Вот это, и еще маковый бисквит.
Амели инстинктивно обтерла руки фартуком, поддела лопаткой пирожные и положила на клочок небеленой бумаги. Протянула старухе, и все не верила, что та возьмет:
— Неужто не боитесь?
Бабка с готовностью подставила сухую пожухлую ладонь, склонилась ближе:
— Чего мне бояться, добрая госпожа? — шептала едва слышно. — Ваш благословенный муж моему единственному сыну ноги вернул. И ни лура не взял. Мне ли бояться?
Амели остолбенела на мгновение, потом отшатнулась:
— Что вы такое говорите?
Старуха кивнула:
— Правду, госпожа. И не одна я такая, кто милость от него видел.
Амели обессилено опустилась на скамью за прилавком. Она не осмеливалась поверить. Покачала головой:
— Но, если все так, как вы говорите, матушка, почему же народ меня гонит?
— Так, ежели кто признается — ему самому несдобровать. Свои же поедом съедят. Вот люди и молчат.
Амели подняла голову, утерла слезы:
— Но, ведь это подло.
Старуха кивнула:
— Подло,
Бабка вновь многозначительно кивнула и отошла. Встала напротив прилавка и принялась шамкать мягкую лимонную корзинку. Обернулась:
— Ох, и вкусно, госпожа! Ох, и вкусно! За всю жизнь такого не едала!
Амели лишь комкала фартук, не сразу заметила, что вокруг уже глазели, собрались с двух сторон и тянули шеи. У самого прилавка терся мальчонка лет шести. Вцепился пальцами в край и подтягивался так, что торчали одни жадные глаза и вихрастая золотистая макушка. Мальчонка вытянул руку и касался пирожных тонким пальчиком. Резко отнимал руку, будто боялся, что накажут.
Амели поднялась, постаралась улыбнуться:
— Что тебе дать, мальчик?
Тот поджал губы, какое-то время стоял, замерев, с вытянутой рукой, и ткнул в ванильную вафлю:
— Вот это. — Потом подумал еще, ткнул в сахарное печенье: — И это. — Еще посмотрел и угодил пальцем прямо в лимонный курд: — И это.
Амели взяла бумагу, свернула кульком. Мальчонка подхватил сладости и тут же удрал.
Но вслед за ним пришли другие. Смотрели с опаской, но с явным интересом. Женщины кривили рты, поджимали руки, демонстративно выражая презрение, но печево исчезало с лотков с завидной скоростью. Когда появился Нил, на прилавке уже ничего не осталось. Амели сидела на лавке, не решаясь выйти в толпу.
Нил, аж, присвистнул, сел рядом:
— Ого! Уже все? Тетка обычно до вечера стоит.
Амели пожала плечами:
— Как видишь. Где ты был?
Нил повел бровями:
— Рисовал за амбарами. Я каждый раз там сижу.
Амели нервно оправила фартук на коленях:
— Уедем отсюда.
Нил пожал плечами:
— А вечером танцы. Разве не хочешь?
Она покачала головой:
— Нет, конечно. Просто уедем. Поедем куда-нибудь к реке. Если это можно. Туда, где людей нет.
Нил лишь кивнул, собрал лотки и пошел к лошадям.
Амели больше не смотрела в окно. Просто откинулась на спинку сиденья и бесконечно терла пальцы. О побеге она больше не думала — глупость. Скитаться в одиночестве, в вечном страхе, что ее кто-то узнает? Шарахаться от людей? Что это за жизнь? Но слова старухи теперь не шли из головы. Сказала ли она правду? Или зло посмеялась? Если Феррандо помогает людям и не берет за это и медного лура, то почему обрек Нила? Нет, одно с другим никак не складывалось.
Но самым ужасным было принять то, что нет избавления. Она никогда не узнает теплой нежной любви, оставаясь лишь куклой в руках своего мужа. Вспомнив его прикосновения, Амели нервно сглотнула, в горле пересохло. Но между ног предательски заныло, и от этого стало еще невыносимее. Всего лишь желания тела, но душа… останется мертвой. Она сама становилась ожившей статуей, у которой под грудной клеткой лишь пустота и уродливый железный каркас. Может, этим и кончится. Может, этого он и хочет? И однажды сломанное тело багром выловят в Валоре, а ее место займет статуя.