Идеальная для колдуна
Шрифт:
Она вздрогнула от неожиданности, когда одновременно с обеих сторон на террасе выпустили струи два небольших фонтана. Будто только и ждали ее. К хору стрижей прибавился плеск вводы. Порыв ветра приносил мелкие брызги. Амели спустилась по ступеням и пошла по знакомой дорожке, огибая замок. Чем ближе она подходила к оранжерее, тем сильнее замирало сердце. Соремонда не солгала. То тут, то там виднелись глиняные обломки. Крупные, мелкие, крошево. Особенно не по себе становилось, когда угадывались фрагменты тел. Кисть или ступня. И уж совсем неприятным оказалось увидеть лицо. Пусть и грубое, будто вылепленное
Но до самых знакомых зарослей встречалась только глина. Амели подошла к колодцу, без страха шагнула на узкую лесенку. Вытянула руку со свечей и спускалась, держать за стену. Теперь она боялась лишь оступиться на влажных камнях. Наконец, она толкнула знакомую дверцу и вошла в темноту. Огонь свечи рассеивал мрак, бросая золотистые отсветы на старые камни и пустые грязные бочки. Амели дошла до другой двери и открыла, жмурясь от света. В наколдованное окно било яркое солнце, отбрасывая яркие отсветы на каменный пол.
Здесь было непривычно пусто. Теперь помещение казалось светлым, просторным. Сердце замерло. Амели загасила свечу, огляделась. Вырвался вздох облегчения, когда она заметила у стены знакомую холстину. Значит, цела… Амели потянула ткань, та соскользнула, обнажая совершенный мрамор. Прекрасное лицо, нежную шею, точеные плечи, изящные руки. Амели попятилась на несколько шагов, желая охватить взглядом всю статую целиком. Левая рука изваяния была приподнята, развернута ладонью к зрителю, будто статуя прикрывала глаза от солнечных лучей или водяных брызг. Правая — касалась кончиками пальцев груди. Того места, где должно биться сердце. Левая нога была немного согнута в колене. Все выглядело так, будто статуя стыдливо прикрывалась от чужого взгляда. Но на лице застыла едва заметная улыбка — уголки губ были слегка приподняты.
В тот раз все было не так. Другая поза, другое выражение лица. Статуя могла шевелиться — Амели знала это наверняка. Очень хотелось, чтобы она ожила. Амели подошла, с опаской тронула каменную руку, не отрывая взгляд от неподвижного лица. Будто надеялась что прикосновение сможет ее оживить. Но чуда не происходило. Статуя оставалась статуей. Амели тронула смелее, потерла, будто уговаривала:
— Пожалуйста. Я знаю, ты можешь.
Ничего не менялось. Амели смотрела в прекрасное лицо статуи, и уже начинало казаться, что в прошлый раз все привиделось. А, может, это был просто морок. Феррандо прекрасно знал, что она спускалась в колодец. Но… Амели прекрасно помнила, что когда она отвернулась, статуя изменила положение рук. Это не привиделось.
Она вновь отошла на несколько шагов, отвернулась и даже зажмурилась на несколько мгновений. Наконец, обернулась, но ничего не произошло. Статуя оставалась статуей, куском полированного мрамора. Амели отвернулась вновь, глядя в окно. За ним по-прежнему виднелась рассыпанная по холму деревня, жаркий летний день. Амели посмотрела на
Амели подошла к окну. Некоторые склянки были откупорены и совершенно пусты. Пробки валялись тут же. Она осторожно подняла ту, которая лежала на подоконнике. Пустая. Лишь на самом донышке едва-едва различались карминовые капли. Кажется, та самая… Амели с опаской понюхала, но, похоже, содержимое не имело запаха. Лишь можно было заметить, внимательно вглядевшись, что в крошечных каплях что-то искрит. Амели вернула склянку на место, вновь посмотрела на статую. Мрамор оставался застывшим мрамором. Что бы это ни было, кажется, у Феррандо ничего не вышло.
В мастерской больше нечего было делать. Амели поднялась в сад, но испытывала какую-то непонятную тоску. Будто никак не могла смириться, что камень стал просто камнем. Хотя, в сущности, что может быть более естественным?
Она вышла к оранжерее, свернула на дорожку и пошла в сторону большого фонтана. Но остановилась, так и не решившись ступить на центральную аллею. Феррандо сидел на бортике фонтана. Совсем так же, как когда-то сидел Нил. Рисовал, глядя куда-то в сторону. Амели какое-то время смотрела из-за деревьев, но развернулась и пошла в дом.
* * *
Муж не напоминал о себе уже много дней, будто его и не было вовсе. Амели начала чувствовать какое-то затаенное разочарование или даже обиду, хоть и не хотела признаваться самой себе. По большому счету кардинально ничего не изменилось. Она пыталась уговорить себя, что все было прекрасно, спокойно, что она ничего не ждала, но это было откровенным враньем. Ждала. Еще как ждала. Каждый день. Но шло время, и слова, брошенные тогда ею Феррандо, казавшиеся такими правильными и значимыми, меркли. Вплоть до того, что Амели стало казаться, что она была слишком резкой. Может, этого он и добивался?
Она целыми днями пропадала в кухне. Это занимало, отвлекало от мыслей. А порой и от слез. Тетка Соремонда будто чувствовала, копошилась у своей плиты и не влезала с расспросами. Лишь поглядывала да вздыхала. Порой качала головой, совсем как сейчас.
Амели не выдержала, с грохотом отбросила скалку, которой старательно раскатывала на столе пласт миндального теста:
— Ну? Что, тетушка?
Соремонда подняла брови:
— Что, милая?
Амели опустилась на табурет, уронила голову на руки:
— Ничего…
Соремонда привычно обтерла руки фартуком, села рядом на лавку. Погладила Амели по спине:
— Ну, что тебя грызет, госпожа?
Навернулись непрошеные слезы. Амели стыдливо отвернулась, смахивая. Да что уж тут! Она повернулась к тетке:
— Не нужна я ему.
Та лишь округлила глаза:
— И с чего ты так решила?
Амели посмотрела на Соремонду, как на дуру:
— Так разве не видно?
Тетка лишь хмыкнула:
— Да что тут увидишь? Что один упрямый, а другой еще упрямее? А ты в голову-то не бери — это в тебе кровь бурлит.