Идеальная мишень
Шрифт:
— Говорите, — кивнул тот.
— Есть, — выдохнул Лукин. — Вы просили обращать внимание на любые происшествия в самолетах, вылетающих из Москвы.
— Что случилось? — спросил Дронго.
— Только что передали из Амстердама. На рейсе Аэрофлота Москва-Амстердам убили одного из пассажиров. Голландская полиция задержала всех пассажиров, ведется расследование.
— Они начали, — вздохнул Дронго, отодвигая тарелку. — Я так и предполагал. Они начали. Когда ближайший рейс на Амстердам?
Париж. 15 апреля
К дому на авеню генерала Леклерка я подъехал минут
— Я вас слушаю, — раздался голос Сибиллы Дюверже.
— Это друг мистера Труфилова, — проговорил я, сдерживая кашель. — Я звонил вам недавно.
— Заходите, я живу на четвертом этаже. — Щелкает замок входной двери.
Я вхожу в подъезд, автоматически включается свет. Прохожу к лифту. И через несколько секунд после того, как открывается дверь и включается свет, раскрываются створки кабины лифта, распахиваются под приятную музыку. Вхожу в кабину, нажимаю на кнопку четвертого этажа. Когда всю жизнь видишь автоматически включающийся свет, чистые парадные и услужливо раскрывающиеся перед тобой створки лифта, поневоле вырабатывается совсем другой характер, чем у большинства бывших советских людей. Чаще всего мы видели замызганный темный подъезд, провонявший сивухой и мочой, и обшарпанные двери. Я не утверждаю, что все подъезды в нашей бывшей стране были такими, но и таких повидал немало.
Выхожу из лифта, озираюсь. На площадке четыре квартиры. На каждой двери имеется табличка. Прохожу по коридору и вижу наконец нужную мне фамилию. Едва подхожу ближе, как дверь открывается. На пороге стоит женщина. У нее темные прямые волосы, почти до плеч. Светлые миндалевидные глаза, нос с небольшой горбинкой, который ее совсем не портит, и тонкие сухие губы. Она смотрит на меня и, похоже, пытается вспомнить, где меня видела. Но вспомнить не удается — мы с ней никогда не встречались. Зато я сразу узнаю ее лицо. Мне показывал фотографию Кочиевский. — Добрый вечер, — здороваюсь я.
Хозяйка молча пропускает меня в квартиру. Когда я вхожу и она закрывает дверь, я оборачиваюсь к ней.
— Должна вас предупредить, — говорит Сибилла, — я позвонила своему другу в полицию и сообщила о вашем визите. Камера наблюдения внизу уже сфотографировала вас, и ваша фотография уже имеется у нашего консьержа.
— Спасибо за предупреждения. — Я пытаюсь улыбнуться.
— Проходите, — приглашает Сибилла.
На хозяйке длинное черное платье, даже туфли на высоком каблуке почти не видны. Странно… Она что же, ходит на каблуках и дома? Впрочем, у каждого свои причуды. Но мне почему-то кажется, что она дома не одна… А может, хозяйка недавно принимала гостей и еще не успела переодеться? Стоит ли гадать?
Мне вдруг приходит в голову, что она, возможно, специально так нарядилась, то есть из-за моего визита. В конце концов, разве поймешь француженку, пусть даже наполовину польку?
Я усаживаюсь на голубой диван. В просторной гостиной — царство «нового евростиля». Или, как его сейчас называют, «техностиля». Глубокие, причудливо выгнутые диваны, настольные лампы и торшеры четких геометрических линий…
Небольшие лампочки освещают картины постмодернистов. И повсюду неяркий
— У вас ко мне дело? — Она берет со столика длинную пачку сигарет.
Предлагает мне, но я качаю головой — уже откурил свое.
Сибилла щелкает зажигалкой, затягивается. Внимательно смотрит на меня.
Сложно начинать разговор именно здесь. Париж… Картины постмодернистов на стенах, причудливый дизайн и эта женщина… Какое ей дело до моей судьбы, до моей дочери, до моей жизни? Как я могу ей объяснить, что произошло? Могу ли я надеяться, что она захочет мне помочь? Какое ей дело до моего горя? — Извините, что беспокою вас так поздно, — говорю я, покашливая, — но у меня очень важное дело. Я не посмел бы даже позвонить вам, если бы речь не шла о самом дорогом для меня человеке, о моей дочери.
Она смотрит на меня с удивлением. Смотрит и курит, изящным движением стряхивая пепел в стоящую на столике пепельницу в виде головы льва, раскрывающего пасть.
— Я вас не совсем понимаю, — говорит она. — При чем тут ваша дочь?
Какое я имею к ней отношение? Вы сказали, что вы друг Дмитрия Труфилова, и только поэтому я согласилась вас принять. Я действительно знала мистера Труфилова, недолго, но знала. Однако я не совсем понимаю, что именно вы от меня хотите.
— Мне нужно срочно увидеться с мистером Труфиловым. Я должен его увидеть, — говорю я, глядя в ее равнодушное лицо.
— Это даже… неприлично, — замечает Сибилла. — Вы врываетесь ко мне ночью, требуете найти человека, которого я не видела уже несколько лет, и при этом рассказываете о своей дочери. Я ничего не понимаю…
— Сейчас объясню.
Очевидно, я не совсем правильно начал разговор, моя сумбурная речь, вероятно, смутила хозяйку. Впрочем, трудно было бы требовать от меня четкости изложения в такой момент.
— Дело в том, что мне нужно срочно найти Труфилова. Я знаю, что он сейчас в Париже. Речь идет не только о судьбе моей дочери. Речь идет и о его судьбе. Я приехал его предупредить. Может так получиться, что завтра его убьют.
Она улыбается. Вежливо улыбается. Хваленая европейская вежливость.
— Вы говорите страшные вещи. — Сибилла докуривает сигарету и небрежно тушит ее в пепельнице.
— И тем не менее я говорю правду.
Кажется, мне нужно успокоиться и перевести разговор в русло неторопливой беседы с перечислением фактов. Но как рассказать этой особе обо всем, что случилось? Как рассказать о моей болезни, о пославшем меня полковнике Кочиевском, о нашедшем меня в Голландии Самаре Хашимове? Как ей все объяснить?
Но я просто обязан найти доводы, которые ее убедят.
— Мадемуазель Дюверже, понимаю, вам трудно довериться незнакомцу, появившемуся у вас среди ночи. — Я снова закашлялся. — Мне понятны ваши сомнения. Поэтому я вынужден сообщить вам кое-что неприятное…
— Любопытно. — Она снова закуривает. А ведь ей действительно просто любопытно…
— Я узнал ваш адрес у друга Дмитрия Труфилова, у которого он был несколько месяцев назад. Это его знакомый Игорь Ржевкин, проживавший до вчерашнего дня в Антверпене. Именно Игорь сообщил мне, что я могу найти мистера Труфилова у вас.