Идеальный мерзавец

Майер Жасмин

Благодаря деньгам Вознесенских отец и добился тех высот, каких добился.

Мать не разводилась с ним до последнего. Слишком много связей и слишком много денег, чтобы вести себя так, как подсказывало сердце.

Однако последней каплей для нее стала моя свадьба, и после двадцати пяти лет брака моя мать, наконец, обрела свободу.

Развод ей дали тут же. Еще и потому что скандал на моей свадьбе удалось замять для прессы, но не удалось спустить на тормоза внутри трех наших семей. Родители моей жены хотели этого брака, и не могли позволить все

отменить из-за того, что двое мужчин в нашей семье не поделили одну женщину.

Победители войн переписывают историю, а деньги решают все. Все берут взятки, я знал. Я очень хорошо это знал.

Спустя полгода после той ночи на Кипре, ничто не напоминало о том, что это была именно моя свадьба. Имя Марка Бестужева было вычеркнуто из всех документов, из всех пригласительных и всех обзоров светской хроники. Невеста осталась той же, а вот женихом задним числом стал… мой уже получивший развод отец.

Он избавился от моей матери, когда ему самому было удобно это сделать, а на смену старым контрактам пришли новые, с семьей моей несостоявшейся жены.

И теперь женщина, которая должна была рожать детей мне, стала моей же мачехой и носила под сердцем названного брата.

Теперь, надеюсь, полностью понятно, почему я настолько ненавижу все, что связано с той ночью?

ГЛАВА 44

Вера

Дома Юра стал помогать моей маме с пальто.

— Конечно, надо было проветриться, Вера, — вещала мама всю дорогу до дома в такси, пресекая тишину, и продолжала делать это и сейчас. — Столько времени работала без отпуска, правда, Юрочка? Молодец, что ты ее одну отпустил, тебе ведь отпуск не дали?

— Нет.

— Вот! Не каждый мужчина согласится дать своей женщине отдохнуть, пока сам останется работать. Вера?

Стоя на коврике у входной двери, я подняла глаза на маму.

— Раздевайся, Вера. Ты спишь на ходу, наверное, жутко устала? Давай в душ и спать. Завтра обсудим организацию свадьбы, я считаю, что нечего тянуть, итак шесть лет ждали. Юра, помоги ей раздеться.

Я должна развернуться и уйти, но стоит Юре коснуться моих плеч, как я, снова, как и в аэропорту, превращаюсь в камень. Еще утром меня касался другой мужчина. И не только касался.

Обвинять Марка в том, что он мерзавец, глупо. Он был им с самого начала и им же и остался. Ничего не изменилось.

Только я стала шлюхой.

На автопилоте иду в ванную комнату, где натыкаюсь на переполненную за семь дней моего отсутствия корзину грязного белья.

Слышу из кухни голос мамы:

— Ничего, ничего. Сейчас я посуду помою, а ты ложись, Юрочка. Завтра ведь на работу?

Закрываю дверь на защелку и медленно стягиваю с себя джинсы.

Сглатываю при виде синяков на бедрах и после еще раз обвожу взглядом узкую ванную комнату, в которой не хватило места для стиральной машинки. Кран в ванне все также капает, и в памяти услужливо всплывает брошенная вскользь фраза: «Я ведь не сантехник, Вера.

Вызови кого-нибудь по объявлению».

Пытаюсь снять футболку, но замираю при виде кольца на пальце.

Судьба распотрошила и вывернула мои мечты наизнанку. Ну и чем ты теперь недовольна, Вера? Ведь все произошло так, как ты хотела. Зоя, которая и рассказала моей маме и Юре, когда я прилетаю, даже поздравила меня с долгожданной помолвкой.

Ложусь в наполненную ванну и сразу же ухожу с головой под воду.

«Дыши моим воздухом, Вера», говорил Марк и целовал меня. Я делаю вдох.

Но его нет рядом. И больше не будет.

Вода хлещет через край ванны. В дверь стучат. Снова ухожу под воду, чтобы не слышать этого. Не хочу. Не хочу.

«Любви не существует, Вера».

— Вера, открой! — кричит Юра по ту сторону двери.

Но вместо Юры я слышу голос Марка, который не пожалел дверь, когда услышал мой плач, и выбил ее плечом. Юра только кричит и стучит, хотя воды уже по щиколотку и она вытекает через щель под дверью в коридор.

Снова ныряю.

У меня не осталось ни любви, ни воздуха. Мерзавец отнял все.

*****

— Ничего страшного, Юрочка, я все вытру, — хлопотала мама, разливая утром чай. — Дорожку тоже вынесу, пусть просохнет во дворе.

Юра молча кивает, помешивая сахар в чашке.

— Она очень тяжелая, — говорю я.

— Дорожка? — мама пожимает плечами. — Ну, ничего страшного.

Смотрю на Юру. Тот с невозмутимым видом кладет поверх сыра только что нарезанную мамой колбасу.

— Помоги маме с дорожкой.

Оба смотрят на меня так, как будто я уже рассказала им, что всю неделю стонала под другим мужчиной.

— Вера, ты что, не видишь? Я уже в костюме, — отвечает Юра, делая глоток горячего чая. — Думаешь, это подходящая одежда, чтобы таскать мокрые тряпки?

— Не такая уж она и тяжелая, — быстро говорит мама. — Если что вместе вынесем, да, Вера? Кстати, тебе когда на работу?

— Через неделю, — отвечаю. — Мне дали отпуск на две недели.

— Отлично! Тогда давай сходим в свадебный салон, пока я здесь. А потом выберем приглашения и еще ресторан.

— Ну, я пошел, — говорит Юра, поднимаясь из-за стола.

— Не трогай посуду, Юрочка, я сама, сама, — снова тараторит мама, выпроваживая его из кухни.

Я остаюсь сидеть. За окном бесцветное небо и черные голые деревья. Господи, неужели я жила так все это время?

Хлопает дверь, и мама возвращается на кухню. Достает из шкафчика вазочку с конфетами.

— Вот теперь можно себя и побаловать.

Меня режет изнутри каждое сказанное ею слово. У меня не было другого примера, кроме маминого, перед глазами, но только теперь я четко вижу, что так больше нельзя. Нельзя тащить на горбу набравшую воду дорожку, которая весит теперь не меньше тонны, чтобы не беспокоить мужчину, и нельзя прятать от него конфеты, чтобы баловать только себя, потому что на самом деле не хочешь его радовать. А конфеты ешь потому, что хочешь заесть горечь во рту.