Идентичность: юность и кризис

Эриксон Эрик

Однако когда-то именно отец и те, кто играл его роль, бессознательно (особенно рассказывая о подвигах времен Первой мировой войны) способствовали формированию у мальчика военного идеала - составного элемента групповой идентичности многих европейцев, а для немцев имеющего особое значение: принадлежности к малочисленной группе этнически чистых немцев-профессионалов. Как историческое средоточие многих более частных идентификаций, идентичность военных продолжает по-прежнему доминировать даже у тех, в ком в результате политических событий она не успела сформироваться.

(Есть более тонкие способы заставить детей считать образцами добра и зла исторических персонажей или живых людей - мелкие проявления эмоций, например любви, гордости, гнева, вины, тревоги, сексуальной напряженности. Именно эти проявления, а не просто слова, или стоящее за ними значение, или философия дают ребенку понятие

о том, что в этом мире действительно значимо, то есть о переменных величинах группового пространства-времени и о жизненной перспективе. Столь же трудноуловимы охватывающие семью мелкие социоэкономиче-ские и культурные страхи, вызывающие регрессию индивидов к инфантильному искуплению, возврат к примитивным этическим установкам. Когда такие страхи функционально и во времени совпадают с одним из психосексуальных кризисов ребенка, они играют важную роль в "выборе" симптомов, ибо в любом неврозе проявляются и общие страхи, и личная тревога, и соматическая напряженность^ Но это значит, как и в приведенном выше примере, что какой-нибудь {симптом может сочетать в себе индивидуальную и историческую регрессию^В результате в нашей культуре, один из элементом которой - комплекс вины, случаются не только индивидуальные регрессии к раннему чувству вины и стремлению искупить ее, но и реакционный возврат к содержанию и форме исторически более ранних и жестких принципов поведения. Когда со-

64

циальный и экономический статус группы в опасности, имплицитные этические установки приобретают более ограниченный, магический, более замкнутый и нетерпимый характер, внешняя опасность как бы кажется идущей из-нутриГ С медицинской точки зрения важно понять еще одно:" то, что наши пациенты настойчиво описывают как среду своего детства, часто является уплотнением нескольких отдельных периодов, в которых слишком много одновременных перемен имело следствием паническую атмосферу, "заряженную" различными противоречивыми аффектами^

В случае с пятилетним мальчиком, у которого начались приступы судорог после того, как он несколько раз стал свидетелем насилия и внезапной смерти, восприятие им самой идеи насилия объясняется историей его семьи. Его отец был восточноевропейским евреем, которого "мягкие", кроткие родители привезли в пятилетнем возрасте в Нью-Йорк, Ист-Сайд, где выжить можно было, лишь восприняв элементы идентичности парня, который бьет первым. Этот образ отец старательно внедрял в незрелую идентичность нашего маленького пациента, не скрывая, чего это стоило ему самому. Добившись умеренного достатка, отец открыл магазин на главной улице маленького североамериканского городка, поселившись в районе, где необходимость в жестком поведении отпала. Он уговорами и угрозами попытался внушить своему уже дерзкому и любопытному сынишке, что сын лавочника должен учтиво обращаться с неевреями. Эта переоценка элементов идентичности произошла в тот момент, когда мальчик переживал фалло-локомоторную стадию развития и нуждался в четкой линии поведения и в новых возможностях самовыражения. Кстати, он находился в том самом возрасте, в котором его отец стал жертвой миграции. Семейные страхи ("Будем учтивы, а то у нас перестанут покупать"), тревога мальчика ("Как мне быть учтивым, если я должен вести себя жестко, чтобы быть в безопасности?"), проблема Эдипова комплекса: (йеренос агрессии с отца на посторонних, и соматическое напряжение, вызванное безадресным гневом, - все это сплелось в один клубок и вызвало короткое замыкание. Наступила эпилептическая реакция, поскольку одновременные перемены в организме,

65

5-798

в среде, в "эго" не были урегулированы относительно

друг друга'

Теперь я обращусь к описанию того, как исторические прототипы оживают в перенесениях и сопротивлении врачу у взрослых пациентов. Вот пример, иллюстрирующий нсвязь кризиса идентичности, пережитого в детстве, со сти-*лем жизни взрослого.

У одной танцовщицы, имевшей весьма привлекательную внешность, но очень маленький рост, появился неприятный симптом: она держала корпус так напряженно и прямо, что танец стал неуклюжим и некрасивым. Анализ показал, что ее истерическая прямизна была проявлением бессознательной зависти к пенису, спровоцированной в детстве и принявшей у нее эксгибиционистский характера Пациентка была единственной дочерью американца немецкого происхождения, удачливого бизнесмена,

в некоторой степени склонного к эксгибиционистскому индивидуализму, что выражалось, в частности, в гордости за свое могучее телосложение. Он настойчиво вырабатывал прямую осанку (вероятно, уже неассоциируемую сознательно с прусской выправкой) у своих светловолосых сыновей, но не требовал того же от дочери-брюнетки. Он вообще, наверное, не придавал значения осанке женщины. Такое неравенство обострило желание пациентки перещеголять братьев и продемонстрировать в танце "исправленную" осанку, ставшую карикатурой на прусских предков, которых она никогда не видела.

Исторический смысл подобных симптомов обнаруживается путем анализа сопротивления, оказываемого врачу пациентом. Пациентка, которая в своих сознательных и "позитивных" мыслях всегда проводила параллель между сложением отца и "нордической" статью высокого врача, к своему ужасу, во сне видела врача в облике маленького, грязного, скрюченного еврея. Этим образом человека низшей расы, лишенного мужественности, она, очевидно, отказывала врачу в праве проникнуть в тайну ее болезни. Но этот же образ раскрыл опасность, которую представляло для ее хрупкой "эго-идентичности" сочетание двух несовместимых исторических прототипов: идеального (не-

66

мец, высокий, фаллический) и дурного (еврей, маленький, кастрат). В результате "эго-идентичность" пациентки попыталась устранить эту опасную альтернативу и сублимировать ее в роли очень современной танцовщицы с очень прямой осанкой - находчивое решение, в котором, однако, было слишком много от эксгибиционистского протеста против ущербности ее женского тела. Мужской эксгибиционизм отца, так же как и его немецкие предрассудки, был внушен пациентке через детские впечатления, которые сохранились в ее подсознании, приведя к серьезным нарушениям.

Этот анализ позволяет, по-моему, сделать следующее обобщение: (существующий в подсознании негативный образ, на который "эго" больше всего боится походить, часто включает в себя представление об оскверненном, кастрированном теле, об этническом изгое, об эксплуатируемом меньшинстве?) Проявляясь в большом разнообразии синдромов, такие ассоциации тем не менее универсальны для мужчин и женщин, представителей как большинства, так и различных меньшинств, для всех классов данного национального или культурного сообщества. Ведь?"эго" в попытках синтеза старается свести наиболее сильные образцы добра и зла/(так сказать, финалистов), а вместе с ними и всю систему представлений о высшем и низшем, хорошем и плохом, мужественности и женственности, свободе и рабстве, силе и бессилии, красоте и уродстве, черном и белом, большом и маленьком [к одной простой альтернативе, чтобы вместо бесчисленных мелких стычек вести одну битву, выработав общую стратегиюТ) В связи с этим скрытое представление о более однородном, чем на самом деле, прошлом оказывает реакционное воздействие на пациента в форме различных способов сопротивления врачу. Это воздействие надо изучать, чтобы понять происхождение альтернативы, в поисках которой находится "эго" пациента.

Можно добавить, что бессознательная ассоциация национальных прототипов с этическими и сексуальными неизбежна при формировании любой группы. Посредством ее изучения психоанализ совершенствует свой метод лечения и в то же самое время способствует постижению бессознательных факторов образования групповых предрассудков. Но, описывая идеальные и плохие прототипы на-

67

ших пациентов, мы вплотную сталкиваемся и с клиническими данными, на которых Юнг основывал свою теорию врожденных прототипов ("архетипов"1").

Противоречивая теория Юнга напоминает, помимо прочего, и о том основополагающем факте, что концептуальные противоречия могут пролить свет на проблемы идентичности самого наблюдателя, особенно на начальных стадиях наблюдения. Видимо, Юнг мог найти себя в психоанализе лишь путем противопоставления религиозного и мистического пространства-времени своих предков тому, что ему виделось в еврейском происхождении Фрейда. Поэтому его научный бунт привел и к некоторой идеологической регрессии и в конце концов к (слабо отрицаемым им) реакционным политическим действиям. Этому явлению соответствовала реакция на его открытия психоаналитиков. Как будто боясь подвергнуть опасности групповую идентичность, основанную на идентификации с величием Фрейда, психоаналитики проигнорировали не только крайности теории Юнга, но и универсальные явления, действительно им открытые.