Идентичность: юность и кризис

Эриксон Эрик

309

стеклянная стена. Они начинают волноваться, говорить громче, жестикулировать. Некоторые прохожие из любопытства останавливаются; эти жесты кажутся им бессмысленными, они смеются и идут дальше. Они все еще не слышат или слышат плохо, но не понимают, чего от них хотят. Тогда узники начинают выходить из себя: кричать, бросаться на стены, вряд ли понимая, что кричат в пустоту и что их гримасы снаружи кажутся смешными. Некоторым удается выбраться наружу ценой неимоверных усилий и страшных увечий. Здесь они оказываются лицом к лицу с огромной, испуганной и безжалостной толпой людей, дрожащих за свою жизнь"2.

От "неуслышанного" негра Дюбуа лишь один шаг до Болдуина и Эллисона, у которых в самих названиях книг заложена идея невидимости, безъшянности, безликости. Но я не склонен считать это просто печальным проявлением негритянского ощущения "я - никто", социальной роли, доставшейся им, видит Бог, по наследству. Я бы скорее

объяснил отчаянную и упорную поглощенность этих авторов идеей невидимости как чрезвычайно энергичное и мощное требование быть услышанными и увиденными, быть признанными индивидуальностью, имеющей возможность выбора, а не людьми, выделяемыми по одному самоочевидному признаку - цвету кожи. Они упорно отстаивают существующую, но непроявленную, в каком-то смысле безгласную идентичность, которая не может пробиться сквозь заслоняющие ее стереотипы. Они хотят снова отвоевать для своего народа, а прежде всего (как и положено писателям) для себя то, что Ванн Вуд-ворд называет "утраченной идентичностью". Этот термин нравится мне тем, что подразумевает не пустоту, как у многих современных авторов, а нечто, что нужно искать и моркно найти, что может быть пожаловано или дано, создано или изготовлено, - нечто обретаемое заново. Я подчеркиваю это потому, что существующее латентно может стать реальностью, а значит, и мостом от прошлого к настоящему.

Итак, распространенная поглощенность идеей идентичности может пониматься не только как свидетельство "отчуждения", но и как корректив исторического развития. Возможно, поэтому писатели-революционеры, принадлежащие к национальным или этническим меньшинствам

310

(например, ирландские эмигранты или американские негритянские и еврейские писатели), стали выразителями и пророками расстройства идентичности. Художественное творчество выходит за рамки жалоб и разоблачений, оно предполагает этическую позицию: следует проявлять терпимость к болезненной идентичности, которая играет в сознании человечества роль критика, точка зрения писателя и его идеи нужны, чтобы избавиться от того, что более всего угрожает идентичности, а именно от разделения людей на так называемые псевдовиды.

В этой новой литературе ранее неосознаваемые или невыраженные факты осознаны и находят символическое выражение, этот процесс в каком-то смысле подобен психоанализу, но здесь не "клинический случай", а бунт, не внутренняя перестройка, а интенсивный контакт с исторической реальностью.

В конце концов, разве и эти писатели не провозглашают превосходство раздираемой противоречиями идентичности над теми, кто чувстэует себя в такой же безопасности, как обитатели спокойного загородного дома?

Речь здесь идет не о чем ином, как об осознании факта существования человеческого рода и долга человека. Великие религиозные деятели пытались добиться этого осознания, но церковь не противостояла, а скорее солидаризовалась с той тенденцией, которую мы имеем в виду, а именно с глубоко укоренившимся убеждением в том, что провидение поставило данное племя, нацию, касту или даже религию "естественным образом" выше других. Это, как мы уже говорили, видимо, часть того психосоциального процесса, который привел'к образованию псевдовидов. Конечно, его истоки - в племенной жизни и во всех тех особенностях эволюции, которые привели к возникновению человека. Среди них - затянувшееся детство, во время которого ребенок, наиболее "универсальное" животное, способное приспособиться к самой разной среде, приобретает особенности члена определенной группы, в нем взаимодействуют "внутренний мир" и социальная среда. Ему внушают убеждение, что именно его "вид" входил в замысел творения всеведущего Божества, что именно возникновение этого вида было событием космического значения и что именно он предназначен историей стоять на страже единственно правильной разновидности челове-

311

чества под предводительством избранной элиты и вождей. Слово "псевдо" подразумевает псевдологию, вид лжи, когда лгут, будучи по крайней мере временно убеждены в том, что говорят правду; и действительно, прогресс чело-вечества в силу различных причин принял такое направление, что ему иногда бывает трудно нести груз разумности и человечности, еще не уничтоженных иллюзиями и предрассудками, уже не заслуживающими даже названия мифологии. Я имею в виду опасное сочетание технологической специализации (в том числе вооружение), сознания собственной праведности и того, что можно назвать географической ограниченностью идентичности. По всем этим причинам за поговоркой "hominem hominis lupum"* стоят вещи гораздо более страшные, чем то, что наблюдается среди волков. Ведь человек, обладающий смертельным оружием, проникнутый лицемерием и панически боящийся утратить идентичность, не только теряет ощущение принадлежности ко всему человечеству, но и восстает против другой его части с яростью, как правило нехарактерной для животного "социума". Видимо, технологическая изощренность лишь усугубляет проблему именно тогда (и это, вероятно, не случайно), когда для того, чтобы выжить, совершенно необходима более универсальная, широкая идентичность. Национал-социалистическая Германия - самое ужасное проявление убийственной

массовой псевдологии, которая может охватить современную нацию. Хотя все мы несем в себе какие-то зачатки, тенденции, объяснимые "привязанностью" нашей идентичности к какому-нибудь псевдовиду, после Второй мировой войны мы убедились в том, что это перестало быть невинной роскошью и что человечество, при всей своей адаптивности, третьей мировой не переживет. Но те, кто видит, как "сплоченное большинство" лицемерно продолжает это отрицать, должны понять, что для того, чтобы люди осознали свою принадлежность ко всему человеческому роду и перестали относить себя к псевдовидам, они должны не только создать новую общую технологическую вселенную, но и преодолеть предрассудки, характерные в прошлом для всех (или почти всех) типов идентичности. Ведь лю-

"Человек человеку волк" {лат.).
– Прим. перев.

312

«5ая позитивная идентичность, как мы убедились, определяется и через негативные образы, и следует признать то неприятное обстоятельство, что наша Господом дарованная идентичность живет за счет унижения других.

В поддержку своего утверждения о конструктивности акцента, делаемого негритянскими писателями на негативном, на хаотичном, я чуть не процитировал Эллисона: он сказал, что его книги были попыткой преодоления определенных обстоятельств, сравнимой с трудной ежедневной работой полицейских. Но я не стал этого делать. Я воспользовался его мыслями для того, чтобы точнее передать трудности, связанные с обостренным самосознанием, названным нами осознанием идентичности. За исключением редких моментов взаимопонимания, все те образы, которые когда-то служили посредниками между нами и миром американских негров, и в особенности такие, казалось бы, нейтральные, как образ полицейского, на наших глазах невероятно быстро обесцениваются или переоцениваются. Когда-то полицейский, возможно, был олицетворением позитивной идентичности и превосходства, даже когда он сталкивался с депрессией и безысходностью. Ни один современный писатель не может обойтись без старых образов, ставших теперь символом дискриминации, как бы имея в виду, что неграм надо просто бездумно приспособиться к периоду, наступившему после эпохи рабства. Но на место менее осознанной смеси вины и страха у белых и смеси ненависти и страха у черных теперь пришли более осознанные, но не всегда приводящие к практическим последствиям чувства раскаяния и недоверия. Сейчас у нас нет иного выбора, кроме как жить с этими стереотипами и эмоциями: конфронтация докажет ложность одних, история опровергнет другие. А пока было бы полезно связать с этой проблемой такие понятия, как осознание идентичности, чтобы увидеть в калейдоскопе как повторяющиеся картины, так и удивительные изменения.

Осознание идентичности снимается в чувстве своей идентичности, возникающем в процессе активной деятельности. Только тот, кто "знает, куда идет и кто идет с ним", являет собой безошибочно узнаваемое, если и не

313

21-798

всегда легко определяемое светлое единство внешнего облика и внутреннего содержания. И все же именно тогда, когда человек, как ему кажется, "нашел себя", о нем можно сказать, что он "теряет себя" в новых целях и во взаимодействии с другими: он преодолевает рамки осознания идентичности. Это, несомненно, верно для ранних этапов любой революции и верно в случае с молодыми деятелями негритянской революции и вообще всего поколения, которое нашло себя именно в решении посвятить свою жизнь напряженной борьбе. Обостренное сознание идентичности растворилось в действительности. Есть яркие и трогательные описания этого состояния, особенно в том, что говорил Говард Зинн о первых днях существования SNCC3. Несомненно, впоследствии эти анонимные поначалу герои пережили стадию вдвойне обостренного самосознания и теперь должны пожертвовать обычной цельностью бытия ради революционного сознания.

То, что подобное "психологизирование" не всегда приветствуется, более чем понятно, и судьба тех, кто теоретизирует, когда необходимо спонтанное действие, не всегда приятна. Вызвавший споры "доклад Мойнихэна" - большой, сначала засекреченный доклад президенту Джонсону о пагубных последствиях безотцовщины во многих бедных негритянских семьях - выдвинул подобные возражения на первый план. Каковы бы ни были его методы, в намерениях Патрика Мойнихэна сомневаться не приходится. Но в поворотные моменты любые объяснения, в которых последствия прошлого объявляются необратимыми, воспринимаются, и, возможно, обоснованно, как еще одна попытка фаталистически предрешить будущее - в соответствии с расовыми предрассудками.

Нельзя игнорировать и то, что это лишь усиленный вариант свойственного всем нам сопротивления внезапному осознанию некоторых подсознательных аспектов наших собственных личностных проблем. Даже исследователи, жаждущие истины и более всего преданные идее полной свободы исследования, не могут не задаться вопросом: если бессознательные факторы действительно формируют наше самосознание и сам пафос наших ценностей, не значит ли это, что все детерминировано, а свобода воли и этический выбор - иллюзия? Или: если считается, что идентичность отдельного человека связана