Идентификация
Шрифт:
– В чем дело?
– Мы играли в «жулика» в Программе. А ты?
Он засмеялся:
– Нет. Я почти все время провел в изоляции. По крайней мере, мне так сказали. Неужели вы там играли в карты?
– Джеймс, мы с братом часто играли в «жулика».
Его лицо затуманилось, и он рассеянно потянул за нитку, торчавшую из подола моей блузки.
– Правда?
Я кивнула.
– Могу поспорить, ты играл с нами.
Джеймс, не глядя мне в глаза, задумчиво тянул за нитку, распуская шов.
– Не могу вспомнить,
– Мой брат.
– Возможно.
Когда нитка наконец лопнула, Джеймс обратил внимание на мой неровный подол.
– Черт, извини.
Но когда он поднял взгляд, я не ответила. У меня припухло лицо, и вблизи – я ведь еще сидела, прижавшись к Джеймсу – я наверняка выглядела не блестяще. Во мне боролись чувство вины, скорбь и влечение.
– Почему ты опять на меня уставилась? – спросил он, на этот раз серьезно.
– Релм кое-что сказал мне перед уходом.
Джеймс округлил глаза:
– Да-а-а? И что же?
– Он… – Я помолчала, не зная, говорить или нет, но мне показалось нечестным скрывать это от Джеймса. Вообще что-нибудь от него утаивать. – Он сказал, что любит меня.
Джеймс опустил голову, вертя в пальцах оторванную нитку.
– А ты что? – спросил он.
– А я нет.
– Тогда не надо было пудрить ему мозги поцелуем, – бросил он осуждающе. Я опешила. Я доверила ему очень личное, а он тычет мне в лицо моей откровенностью?
Я отодвинулась, накинула ремень и с нескольких попыток пристегнулась.
– Забудь, что я сказала. Ты все равно не поймешь.
– Ты права. – Он завел мотор. – Не пойму. И ты вовсе не обязана мне что-либо объяснять.
– Спасибо, – с горечью сказала я. – Хорошо, что ты высказался.
Больше мы не говорили. Я не понимала, как Джеймс мог рассказать мне о своей матери и тут же оттолкнуть. Интересно, он и с Брэйди так себя вел? И со мной?
Неужели рядом с ним всегда трудно?
Добравшись домой, я вошла через заднюю дверь в надежде, что родители не заметили моего недолгого отсутствия. В гостиной работал телевизор. Я неслышно поднялась по лестнице, остановившись у комнаты Брэйди.
Войдя, я легла на кровать брата, глядя в потолок. Мне хотелось узнать тайны, вернуть украденные воспоминания.
– Что же с тобой случилось? – спросила я, обращаясь к брату и к себе. Я перерыла свою комнату в надежде найти что-нибудь еще, но ничего не нашлось – ни единой фотографии, кроме семейных. Ни некролога о Брэйди, вырезанного и заламинированного с подложенной на обороте молитвой, ни газетной статьи, навечно помещенной в альбом.
Расспрашивать мать было бесполезно – она готова нагромоздить горы лжи. Не знаю, как мы общались раньше, но я ей больше не доверяю. Она выдала меня Кевину и непосредственно причастна к моей отправке в Программу.
В кармане завибрировал сотовый. Я проворно достала его в надежде, что это Релм – правда,
Я выключила телефон и сунула его в карман. Общаться с Джеймсом просто мучение. В прошлом нас многое связывало, но всякий раз, стоит нам приблизиться к разгадке тайны, он отступает, да еще старается побольнее меня задеть. В данный момент с меня хватит. Больше мне сейчас не выдержать.
Я повернулась на бок, устраиваясь поудобнее, погруженная в свои мысли, и вздрогнула от стука в дверь. На пороге стоял папа.
– Детка, – сказал он, – я зашел попрощаться на ночь, а тебя нет в комнате. Что ты тут делаешь?
Я быстро заморгала и села.
– Я тоскую по Брэйди, – ответила я, стараясь угадать его реакцию. У папы вытянулось лицо, в покрасневших глазах появилась тоска.
– Я тоже, – ответил он. Его брюки были измяты, и от него слегка несло спиртным. Не знаю, когда он начал пить.
Мы молча сидели некоторое время. Я кусала губу, не решаясь спросить.
– Пап, – начала я, – Брэйди что, покончил с собой?
Отец резко, болезненно вздохнул и ответил не сразу. Он прилег на кровать рядом со мной, прикрыл глаза рукой, и, к моему ужасу, его плечи начали вздрагивать.
– Да, – сдавленно проговорил он. – Брэйди себя убил.
Странно, но мое тело сразу успокоилось, распознав, наконец, эмоции, пусть и лишенные воспоминаний. Беспредметное горе нашло, наконец, свой источник. Папа пытался успокоиться, а я старалась не расплакаться. Релм сказал правду. Что еще ему известно?
– А как мы это пережили? – спросила я. – Как мы жили после этого втроем? Нормально?
Папа поглядел на меня блуждающим взглядом. Его веки были красными.
– Нет, малышка, – прошептал он. – Нормально мы никогда не жили.
Я кивнула. Басня о том, как наша семья дружно решила жить дальше после смерти Брэйди, всегда инстинктивно казалась мне нелепой.
– Невыносимо плохо не помнить, что с ним случилось.
– Отчего же, это благо, – серьезно сказал отец. – Я бы все отдал, лишь бы забыть эту боль. Когда он заболел… это уже был не настоящий Брэйди. И не настоящие мы. Нам дали шанс начать все заново, Слоун, и мы воспользовались возможностью снова стать счастливыми.
– Пап, – негромко сказала я, чувствуя, как по щекам катятся слезы, – счастливее никто из нас не стал.
Отец не стал возражать, что у нас всего лишь небольшой временный кризис. Он встал, коснулся моей макушки и вышел.
Я снова свернулась на кровати, ища и не находя утешения и помощи. Мне хотелось знать, что случилось с моим братом, вспомнить, какой я была. Но больше всего я желала быть счастливой. Поупивавшись жалостью к себе, я ушла в свою комнату и отыскала тетрадь, куда Лейси записала свой телефон. Голова не на шутку разболелась, и прежде чем позвонить подруге, я приняла две таблетки адвила.