Идеология национал-большевизма
Шрифт:
Но центральное место в сменовеховстве остается за Устряловым несмотря на то, что он занял в нем особую позицию лояльного наблюдателя. Своими прямыми и откровенными статьями он постоянно вызывает замешательство в партийных кругах. Устрялов превращается в своего рода enfant terrible, не стесняющегося говорить правду в глаза... Впрочем, до 1925 г. советскому читателю он был знаком только по статьям, публиковавшимся в «России». Много шума наделала его статья «Обмирщение», опубликованная Лежневым в конце 1922 г.. В самом деле, он утверждал в ней, что от коммунистической идеологии осталась лишь терминология. Устрялов сравнивает происходящее с «обмирщением» средневековой церкви. «Первоначальные импульсы
Отрицание наличного социально-политического мира, с одной стороны, обусловливало равносильное его утверждение — с другой. Через посредство отрицания милитаризма коммунистическая власть обзавелась сильнейшей регулярной армией, отвергая в принципе патриотизм, она его практически воспитывала в борьбе с интервенцией и чужеземными вожделениями, своим отрицанием собственнических инстинктов она их пробудила с интенсивностью, дотоле небывалой в общинной крестьянской России, антигосударственная идеология... помогла советам сделаться властью величайшего и могущественнейшего государства своего времени. В этом внутреннем разложении интернационально-коммунистической идеи заключалось трагическое противоречие Великой Русской Революции. Революционный дух большевизма стремился избавиться от влияний национальных и буржуазных, и это стремление делалось для него источником подчинения этим влияниям.
Неудержимо развивающийся процесс обмирщения коммунистического экстремизма есть истинно-действенная и глубоко-плодотворная самокритика русской революции. Она неизбежно приведет и уже приводит к подлинному русскому Ренессансу».
В ответ на это зав. отделом агитации и пропаганды ЦК РКП(б) А. Бубнов заявил, что Устрялов все больше подпадает под власть недавнего прошлого, т.е. открытой контрреволюции. По мнению Бубнова, Устрялов мало чему научился, и вообще он якобы милюковец, что свидетельствует о грубом непонимании разницы между Милюковым и Устряловым.
Бубнов противопоставляет Устрялову Лежнева, ибо его идеология — это идеология спецов, которые готовы лишь на осторожное содействие советской власти. Бубнов же призывает не к содействию, а к активному сотрудничеству с властью и к творческой работе.
Любопытна полемика между Устряловым и Покровским, обвинявшим своего противника в отсутствии диалектики. По словам Покровского, Устрялов не понимает, что «государство охвачено тем же диалектическим процессом, что и все живущее, что государство, созданное революцией, и государство, опрокинутое революцией, разделены друг от друга бездной»(?) Покровский, по-видимому, всерьез верил в то, что Советская Россия именно в силу диалектики полностью лишена всякого традиционного наследия. Немарксистская диалектика Устрялова оказалась намного ближе к истине, чем марксистская диалектика Покровского!
Устрялов не без остроумия ответил, что «диалектический процесс» интернациональной идеи... достиг уровня «антитезиса». «Чрезмерные увлечения интернационалистского максимализма только повлекут за собой болезненную гипертрофию неминуемо грядущего национализма».
Но как таковое сменовеховство все же исчезает года на два из партийных дискуссий, если не считать беглого замечания Бухарина на XIII съезде партии, в 1924 г., о том, что это течение не опасно при правильном к
Пока что тревога по поводу сменовеховства по-прежнему слышится у Скрыпника, хотя она и не принимает прежних резких форм. Выступая в апреле 1924 г. на партконференции Украинского военного округа, он не забыл упомянуть о том, что сменовеховцы особенно хвалят Красную Армию за то, что, по его словам, они считают ее «носительницей русской национальной идеи». Ясно, что это было завуалированной формой критики русифицирующей роли армии. Но на анонимных сменовеховцев внутри партии Скрыпник более не нападал, как он делал это на XI съезде.
ЛЕНИНСКИЙ ПРИЗЫВ
Одним из событий, имевших далеко идущие политические последствия, оказалась смерть Ленина и т. н. ленинский призыв в партию, целенаправленно запланированный Сталиным. В своем стремлении к единоличной власти Сталин нуждается в изменении структуры партии. Старая партия, воспитанная и сформированная в период доминирования Ленина и Троцкого, Зиновьева и Каменева, не была подготовлена к тому, чтобы признать власть относительно малоизвестного лидера. Лишь приток в партию новых сил мог изменить положение.
Ленинский призыв, который формально означал включение в партию рабочих от станка, по существу, был притоком большого количества крестьян, ибо прежний рабочий класс, по общему признанию специалистов, почти полностью исчез во время гражданской войны и революции. Новый приток в партию состоял из людей, пришедших в город всего за год-два до этого. О его масштабах говорит следующее. Если по официальной партийной статистике в январе 1924 г. в партии насчитывалось 83 000 коммунистов у станка, то в январе 1925 г. их было уже 302 000, в январе 1926 — 409 000, а в июле 1926 г. — 433 000.
По признанию уже выдвигавшегося Г. Маленкова, основная масса вновь принятых рабочих принадлежала к средней квалификации, что могло означать, что они в результате первоначального обучения уже получили какой-то небольшой производственный разряд. Маленков признавал, что кадровые рабочие не проявляли особого желания вступать в партию, а направляли свою активность «по линии мещанских интересов».
Новая партийная среда на низовом уровне означала то, что партия приобретала крестьянский характер, хотя тип нового члена партии не представлял собой традиционного крестьянина. Новый призыв состоял из людей, оторвавшихся от традиционного уклада жизни, индоктринированных в официальной идеологии, но зато несших в себе бессознательно часть традиционных привычек.
Их приход означал также существенное смещение национального вектора. Партия становилась компактно русской, ибо пролетариат у станка главным образом формировался из русских.
Если даже Сталин, предпринимая «ленинский призыв», просто рассчитывал на него лишь как на будущую опору личной власти, он вскоре мог убедиться в том, какие далеко идущие социальные последствия это вызовет.
Разумеется, ленинский призыв объективно был не только укреплением его личной власти. Партия не имела еще достаточно сильной социальной базы. Ленинский призыв объективно стал средством широкой социальной мобилизации населения. Но, расширяя рамки партии, Сталин скорее вольно, чем невольно готовил базу и для крупных идеологических сдвигов. Новый призыв пополнял партию не в условиях революции и гражданской войны, а в условиях нэпа с его идеологической двойственностью, частью которой было двойственное отношение к национализму. Идеи красного патриотизма, централизма, народничества были уже давно терпимы, и новый призыв, разумеется, был для них гораздо более благоприятной средой, чем прежний состав партии.