Идеология национал-большевизма

Агурский Михаил Самуилович

Луначарский принимает почти все доводы сменовеховцев. «Сейчас, — говорит он, — сменовеховцы убедились, что советская конституция не противоречит «великодержавности». Присмотревшись к тактике Коминтерна, хотя «криво и ошибочно», они убедились, что эта тактика «идет на пользу великодержавности России, создавая ей на Западе и Востоке друзей среди миллионов угнетенных».

Луначарский идет еще дальше, указывая на национализм как на социальную силу, которая может сотрудничать с коммунизмом. «Может быть, кроме коммунизма в России есть еще настоящий подлинный буржуазный патриотизм, остаток жизненной силы индивидуалистических групп и классов? Если он есть, то он сгруппируется вокруг своеобразного знамени, выброшенного рыцарями «Смены вех». Луначарский считает, что сменовеховцы могут надолго оказаться спутниками коммунизма.

Устрялов с явным удовлетворением откликается на советскую реакцию, очень положительно оценивая статьи Троцкого, Луначарского, Стеклова. «Ни партийного доктринерства, ни узкой сектантской нетерпимости не обнаружили большевики

в оценке примиренческих лозунгов», — радуется он, высказывая, однако, неудовольствие тем, что сменовеховцев воспринимают уж слишком восторженно. «Мы с вами, — с достоинством заявляет Устрялов, — но не ваши... Мы признаем красное знамя только потому, что оно «расцветает национальными цветами».

ПЕРВЫЕ ТРЕВОГИ

Однако уже в ноябре появляется и явная настороженность в оценке сменовеховства. Вначале она исходит из кругов, связанных с работой среди национальностей Советской России. Напомним, что эту работу проводил в то время народный комиссариат национальностей, возглавлявшийся Сталиным.

Его орган «Жизнь национальностей» опубликовал передовицу, где говорилось, что хотя идеология сменовеховства порождена чувством оскорбленного и уязвленного патриотизма и национального самолюбия, которое многим белым «приходилось и приходится испытывать со стороны Антанты, толкавшей их на борьбу с Россией, многие высказывания сменовеховцев «не могут не резать слух». Коммунисты проповедуют, подчеркивалось в статье, «не русский дух, а идеи интернационального коммунизма». Большевизм рожден не русским духом, а капитализмом. «Мы гордимся не столько «русской душой», как обретенной нами «мировой душой».

В заключении все же подтверждалось, хотя и очень сдержанно, положительное значение сменовеховства. Что же касается его идеологии, то на нее указывалось просто как на забавное самоутешение людей, капитулировавших перед советской властью. Растущую тревогу среди нацменьшинств еще более отражает опубликованная в начале декабря той же газетой более обстоятельная статья о «Смене вех» за подписью «И. Борисов» (скорее всего псевдоним). Явно успокаивая встревоженных лидеров национальных меньшинств, автор старается ввести различие между национализмом сменовеховцев и национализмом Милюкова, утверждая, что национализм Милюкова носит буржуазный характер, а национализм сменовеховцев более самобытен и представляет собой пережиток эпохи, в которой капитализм был еще очень молод. В таких-то условиях и родились в свое время русское славянофильство и мессианство. Для того чтобы сгладить отрицательное впечатление, произведенное официальной поддержкой сменовеховства на национальные окраины, автор доказывает, что сотрудничество национальных движений с советской властью в Туркестане и других районах также есть сменовеховство. Это расширенное толкование сменовеховства становится впоследствии очень распространенным и явно имело целью затушевать специфику русского национал-большевизма, яв­лявшегося сущностью первоначального сменовеховства. «Не может быть и речи ни о «русском», ни о «восточном коммунизме», — провозглашает автор.

Попытка автора приравнять сменовеховство к окраинному национал-коммунизму (с.243) объяснялась стремлением сгладить тревогу, порожденную им на национальных окраинах. Это явствует из заключения, где отмечается, что местные националисты со злорадством указывают на рекламу в советской печати, созданную «Смене вех».

Однако вряд ли такое объяснение могло успокоить тех, для кого оно предназначалось. В той же статье говорилось, что один видный татарский коммунист (вряд ли кто иной, как Султан-Галиев, член редколлегии этого же журнала!) сказал по поводу «Смены вех»: «Несомненно, что это развал антисоветского фронта и крупная победа советской власти, но это походит немного на победоносный захват города, зараженного чумой». Не исключена возможность, что критическое отношение к существующей системе у Султан-Галиева, приведшее к его аресту в 1923 году, было окончательно спровоцировано именно появлением «Смены вех» и ее поддержкой со стороны центральной власти.

Но «Жизнь национальностей» продолжала успокаивать своих читателей, говоря, что национал-большевизм является безобидной игрушкой сдавшихся белогвардейцев. И. Трайнин, один из редакторов, писал: «Мы не станем сейчас слабее от того, что... нам помогут наши вчерашние противники, даже если они будут носиться с эфемерной мыслью, что они делают это во славу русского народа».

Явное, хотя и скованное недовольство сменовеховством проявляется у заместителя Луначарского Михаила Покровского, по своим взглядам примыкавшего к левым коммунистам. В отличие от своего начальника Покровский обвиняет сменовеховцев в наивной фантазии. Забавно, что главным аргументом против Устрялова Покровский считает отсутствие у него диалектики.

Ленин, несомненно, поддерживал сменовеховство, хотя, быть может, с меньшим энтузиазмом, чем Троцкий. В феврале 1922 года он предлагает «Правде» перепечатать статью Ключникова из журнала «Смена вех» о Генуэзской конференции и примерно в то же время предлагает включить его в состав экспертов советской делегации на эту конференцию.

ОДИННАДЦАТЫЙ СЪЕЗД

Официально Ленин впервые высказывается о «Смене вех» в марте 1922 года на XI съезде партии. Он так представляет идеологию сменовеховства: «Советская власть строит русское государство, и надо

поэтому идти за нею... Большевики могут говорить, что им нравится, а на самом деле это не тактика, а эволюция, внутреннее перерождение». Однако Ленин существенно искажает сменовеховство, называя его «идеологией буржуазного перерождения». Безусловно, идея реставрации присутствовала у многих сменовеховцев, в том числе и у Устрялова. Они почти все полагали, что в результате национальной эволюции Россия мирно возродится в форме могущественного государства с рыночной экономической системой. Но все же для них это отнюдь не было главным. Для любого сменовеховца было в первую очередь важно возрождение государственной мощи России. Если бы им можно было доказать, что именно существующая большевистская социально-экономическая система скорейшим образом обеспечит государственное величие страны, они ни минуты не стали бы колебаться в ее признании. Они были настроены лишь против повторения утопической попытки внедрить коммунизм в том виде, как это было в 1918-1920 годах, но советская власть никогда к ней более и не возвращалась. Никакая дальнейшая эволюция советской системы, по существу, не изменила ее социальной сути как системы нарождавшейся социальной стратификации с закреплением всей полноты власти у нового правящего класса, ядром которого являлась партия. Таким образом, «идеология буржуазного перерождения», приписываемая Лениным сменовеховству, была фантомом. Капитализм лишь потому был ценностью для сменовеховцев, что они считали его наиболее эффективным методом хозяйствования, отнюдь не стремясь к восстановлению капитализма как формы социального господства старого правящего класса. Переоценка реставрационных настроений у сменовеховцев была, естественно, связана с общей недооценкой Лениным как марксистом влияния национализма.

Ленин предупреждает, что в истории бывали случаи перерождения революционных обществ, так что следует принять все меры, чтобы исключить подобную возможность.

Однако он наряду с Троцким видел в сменовеховстве прагматическую возможность привлечь к советской власти дополнительные социальные круги, и в особенности специалистов, в которых она так тогда нуждалась. В связи с этим в его отношении к сменовеховству проявляется определенная двойственность.

Ленин считал, что сменовеховство является серьезным общественным явлением, оценивая социальную базу этого течения в несколько десятков тысяч «всяких буржуа» или «советских служащих».

Однако даже двойственная и умеренная позиция, занятая им по вопросу о сменовеховстве, вызвала возражения на съезде со стороны В. Антонова-Овсеенко, Н. Скрыпника и Г. Зиновьева. Хотя их нападки не были оформлены в прямую критику Ленина, тем не менее, они звучали как косвенная критика. Антонов-Овсеенко, бывший левый коммунист, так же, как и Покровский, совершенно незаконно свалил в одну кучу эсеров, Милюкова и сменовеховцев, утверждая, что все они надеются на перерождение советской власти. Тем самым все своеобразие сменовеховства исключалось, а Устрялов ничем не отличался от заклятого врага большевиков либерала Милюкова. Идеология сменовеховства сводилась только к идеологии буржуазного перерождения. Это заявление Антонова-Овсеенко ничем не было им сбалансировано, и сменовеховство представлялось лишь как вредное и враждебное течение. Антонов-Овсеенко сослался даже на высказывание Энгельса, который по отношению к крестьянской войне в Германии говорил, что, если какой-то вождь приходит к власти несвоевременно, когда материальные условия не подготовлены, чтобы проводить политику его класса, он вынужден проводить политику другого класса, с которой он даже расходится в основных вопросах. По словам Антонова-Овсеенко, сменовеховцы рассчитывают именно на это. Интересно, что Антонов-Овсеенко был человеком, близким к Троцкому, но его отношение к сменовеховству явно не разделял. Возможно, позиция Троцкого носила личный характер, о чем говорилось выше. Вопрос о сменовеховстве не принадлежал, видимо, к числу главнейших, так что Антонов-Овсеенко, не теряя лояльности к Троцкому, мог занять по этому вопросу независимую позицию, соответствующую его личным склонностям.

Гораздо более резкую критику в адрес сменовеховства высказал Скрыпник, один из ведущих деятелей Украины. Его выступление показывает отчасти, почему «Жизнь национальностей» считала необходимым всячески успокаивать своих читателей. Скрыпник, так же, как и «видный татарский коммунист», был крайне встревожен официальным поощрением сменовеховства, намекая на анонимных «сторонников сменовеховства» на съезде и в партии в целом.

Скрыпник определенно рассматривал идеологию сменовеховства как идеологию русского национализма, явно стараясь расширить понятие сменовеховства до всех попыток ущемить номинальную независимость Украины, которой она еще временно довольствовалась. «Единая и неделимая Россия, бывший лозунг деникинцев и врангелевцев, — сказал Скрыпник, — является в настоящее время лозунгом и сменовеховцев». Скрыпник достаточно ясно дал понять, что он имеет в виду. «Имеется тенденция к ликвидации той государственности рабочих и крестьян, которая добыта силою рабочих и крестьян этой страны. Вопрос о ликвидации рабоче-крестьянской государственности Украины также ставится здесь отдельными сторонниками сменовеховцев», — сказал Скрыпник, не назвав, однако, поименно, кого именно из руководителей партии он считает сторонниками сменовеховства. Во время его выступления А. Лозовский крикнул: «Единая и неделимая РКП!» — что вызвало недовольство Скрыпника, который не преминул напасть и на Лозовского, и на Ленина за то, что они проповедуют такой лозунг.