Идиот нашего времени

Кузнецов-Тулянин Александр Владимирович

— Нет, нет, нет, — тихо сказала она, опустив руки на стол и потупившись. — Я не хочу ничего такого… Если хотите знать, я страшная грешница и душа у меня темная.

— Ну уж так ты наговариваешь на себя…

— Хорошо, я скажу. Хорошо, — так же тихо промолвила он. Помолчала, будто набираясь решимости и, наконец, сказал: — Я продала своих друзей…

— Ты продала своих друзей? — изумился Петр Петрович. — Как ты вообще можешь кого-то продать?

— Не верите? Хотите покажу? — Она сняла сумочку, которую по обыкновению повесила на спинку стула, достала пачку с купюрами. — Вот мои тридцать сребреников.

Братья Перечниковы оцепенели, сглотнули.

— Много… — выдавил Андрей Петрович.

— Да, много, — подтвердила она. —

Я даже не знаю точно, сколько…

— И что же, ты не считала? — непослушным ртом спросил Андрей Петрович.

— Нет, не считала, — ответила она простодушно. — Вот эти деньги мне заплатили за предательство.

Петр Петрович молчал, он только гипнотически протянул к ней руку, этим жестом прося дать подержать пачку. Она подала. Он стал прикидывать пачку на вес, потом понюхал, чуть помял, пробуя на изгиб, в разные стороны. Тихо мечтательно заулыбался:

— Гляди-ка, как в прошлые времена.

Потом дал подержать Андрею Петровичу, который так же стал ощупывать пачку и при этом издавать странные звуки, похожие на похныкивания ребенка.

— Вот, — задумчиво сказала Нина. — А вы говорите, что я святая.

— Десять тысяч? — вопросил Андрей Петрович.

— Нет, наверное, немножечко меньше, — отвечал нежным голосом Петр Петрович. — Должно быть, неполная. Но если только совсем чуточку неполная… Но если все ж таки неполная, то выходит, что меньше десяти тысяч…

Они наконец вернули ей деньги.

— За что же тебе такое? — спросил Петр Петрович. Язык его теперь плохо слушался, и весь он как-то сразу изменился, стал неприятно-елейным.

Нина стала рассказывать, но, казалось, братья плохо слышат, поглощенные своей мечтой. Петр Петрович все-таки сказал в тяжелой задумчивости, когда она закончила:

— Твоей тут вины нет нисколечко. Тут, я тебе скажу, деточка, ты ничего бы не смогла изменить.

— Я точно так же подумала, что ничего не смогу изменить, — сказала она и опять стала грустная. — Но когда я взяла деньги, я поняла, что еще как изменила, я в самой себе все изменила. Мне стало противно-препротивно. Но было уже поздно.

Она машинально отломила еще кусок хлеба и помочив его в вине, стала осторожно есть. Вновь заговорила:

— Я думала, меня никогда не поразит эта болезнь… Я иногда видела, как из-за денег страдают люди… Я думала: уж со мной-то ничего подобного не произойдет. Есть деньги или нет их — не должно иметь для моего настроения никакого значения. Но, оказывается, в этих бумажках такая сила, что совсем теряешь волю.

— Да, Нина, в этих бумажках страшная сила… — быстро и даже заискивающе закивал Петр Петрович. — А знаешь ты, что на деньгах каждый значочек, каждая черточка и каждая закорючечка имеет смысл?

— Нет, не знаю, я о таких вещах никогда не задумывалась.

— Все это магические знаки и дьявольские заклинания, деточка.

— Да? Вы так странно говорите о деньгах…

— Ха, Петр Петрович — умнай, аж жуть, — вставил свое Андрей Петрович.

— А как же, — спокойно продолжал Петр Петрович. — Ты думаешь, где еще могут быть записаны молитвы дьявола? На деньгах, и только на деньгах они записаны. Нужно только уметь их прочитать.

— Да? — неопределенно и с каким-то внутренним испугом проговорила она. — А вы умеете их прочитать?

Петр Петрович посмотрел на нее ласково, пожал плечами и опустив глаза, произнес:

— Было время, деточка, когда я все умел.

— В таком случае, получается… — робко сказал она и запнулась. — Получается, что я тоже сегодня их прочитала?

— Что ты, солнышко, нет в тебе ничего такого, что должно тебя смущать.

Она опять задумалась, а потом заговорила умиротворенно, боясь спугнуть ту редкую минуту, в которую позволительно даже с чужими людьми говорить совершенно искренне, зная, что тебя выслушают и поймут:

— И все-таки меня очень многое смущает… Я вам расскажу одну историю, которая приключилась со мной, когда я была еще совсем девочкой. И не со

мной приключилась, со мной-то как раз ничего не приключилось, а с моей лучшей школьной подружкой Верочкой Кротовой. Я после той истории стала понимать, как близко бывает зло, и только что-нибудь чуточку не так сделаешь или только подумаешь не так, как уже попадаешься в ловушку. Как же давно это было, половину жизни назад… У Верочки случилась беда страшная, для шестнадцатилетней девушки катастрофа такая, что впору умереть. Досадная неприятность: порезала на кухне палец. Мелочь… Да только через два дня началось заражение. Ее привезли в больницу, а там сказали, что палец придется ампутировать. Я теперь думаю: что же такое палец? Всего-то палец. Нужно было его отрезать, и ладно уж, как-нибудь и без него можно было жить. А Верочка в ужасе — нет и все! И мама ее тоже: как же девочка, первая красавица в школе, и без указательного пальца. И врачам говорит: вы районные коновалы, ничего не умеете. И резать, конечно, не стали. Прошел всего один день, а Верочке сделалось так плохо, что ее повезли в областную больницу. А там ей сделалось еще хуже, так что пришлось отрезать всю кисть. А еще через два дня ампутировали всю руку — до самого плеча.

Нина на некоторое время замолчала, взгляд ее застыл, она грустно улыбнулась, а потом вновь заговорила:

— Конец жизни. Только и остается — наглотаться таблеток. Как Верочка не покончила с собой — удивительно… Когда ее привезли, я каждый день ходила к ней, плакали вместе, а потом вдруг заметила за собой, знаете, что?! Выходя от нее, я улыбалась. Шла по улице и улыбалась… Вдруг спохвачусь! Как же так, говорю себе, Верочка, моя такая хорошая подруга, испытывает такое, что, может быть, похуже смерти, а я улыбаюсь. И ничего не могла поделать с собой: радовалась, самым неподдельным образом радовалась тому, что не со мной приключилась эта страшная беда, а с ней… Но пуще всего знаете чему я радовалась?.. Вы не поверите. Я даже не радовалась, а еще хуже — злорадствовала. Да, я злорадствовала: как же, первая красавица, воображала из воображал. А вот теперь ты узнаешь! Теперь ты самая, самая последняя!.. Разве не ужасно, что такая чернота может заполнять мою душу?.. Я много лет не видела Верочку. Слышала, что куда-то она уехала, где-то пыталась учиться, да ничего не вышло. А потом, говорили, что она насовсем куда-то уехала… И вот в позапрошлом году я была с Лялькой у мамы. Иду однажды по улице и вдруг за спиной: «Нинка!» Меня аж пронзило. Ее голос!.. Оборачиваюсь. Стоит передо мной сущая бомжиха. Одежда такая, кофта… И один рукав пустой, кажется, пришит к кофте. «Верочка ты?» — спрашиваю, а у самой ноги трясутся. А она, будто мы с ней только полчаса назад расстались: «Дай десять рублей». Я отдала ей все, что было с собой. Она схватила деньги и так нехорошо как-то засмеялась и тут же убежала… И я быстро-быстро пошла домой. И вдруг по дороге почувствовала, что мне как-то так хорошо стало. Оттого, что она не стала ко мне приставать с расспросами, и я так легко отделалась, откупилась от нее.

Нина замолчала, посмотрела на Петра Петровича словно за поддержкой.

— В чем же ты можешь быть виноватой, солнышко… — сказал, поникнув головой Петр Петрович. — И ничего ведь уже не переделаешь.

Нина пожала плечиком, вдруг засмеялась:

— Да, правда, не переделаешь. Пусть так все и будет, как случилось. Зато теперь у нас с Лялькой начнется новая жизнь. Мы поедем домой к бабушке. Мама такая слабенькая стала. А ведь я у нее уже три месяца не была. То и дело жду: а вдруг как позвонит соседка и сообщит что-нибудь страшное… Так что мы теперь заживем втроем. Я пойду преподавать в начальные классы, или воспитателем в детский садик. С такими деньгами можно позволить себе даже такую роскошь — работать задаром… Да вот завтра же соберемся и уедем. — Она посидела еще немного молча, по-прежнему улыбаясь. Наконец сказала: — Спасибо вам за приют. Вы были такими хорошими, славными соседями… — Она поднялась. — Пожалуй, я пойду.