Идиоты. Пять сказок
Шрифт:
— Можно?
Пауль все еще пытался улыбаться, как и полагается при встрече с лучшим другом после трехмесячной разлуки, но под холодным взглядом Сергея ему это плохо удавалось.
— Ну конечно. Заходи. Что за дурацкий вопрос?
Надо ли обнять Сергея? Вообще-то они всегда обнимались, если не виделись больше недели. Но теперь… Это казалось почему-то неуместным.
Сергей вошел в квартиру, и Пауль закрыл дверь.
— Нормальный вопрос, если разговариваешь с человеком, о котором два месяца ничего не слышал, который не подходит к телефону и не
— Ой, нет. К сожалению, лампочка перегорела. Но мы ведь не собираемся торчать в прихожей, правда?
Пауль старался, чтобы голос звучал весело. А сам ужасно злился, потому что лампочка перегорела всего два дня назад, а Сергей теперь наверняка подумает, что он так и живет неделями без света. Может, сказать ему? Что нормальнее: жить без света в прихожей или, увидев человека после трехмесячного отсутствия, первым делом заявить, что все это время, за исключением последних двух дней, жил со светом? А почему Сергей вообще об этом спросил? Раньше он ничего такого просто не заметил бы. Он что, хочет загнать его в угол? Потому что Пауль некоторое время не давал о себе знать? Сергею хорошо говорить: он документалист, ему не надо придумывать истории, писать диалоги, решать, кто будет играть. Нашел тему, поставил камеру, а остальное — на монтажном столе. Конечно, все не так уж просто, Пауль это знал, но…
— Может, мы и не собираемся торчать в прихожей, но стоим тут уже достаточно долго, — ответил Сергей.
Пауль взглянул на приятеля. Что означает этот ироничный тон? Он же только на секунду отвернулся к гардеробу, притворяясь, что ищет плечики для куртки Сергея.
— Ну что, пойдем куда-нибудь?
— Само собой, в кухню. Я просто смотрел, есть ли свободные плечики для твоей куртки.
— Плечики для моей куртки? — Сергей посмотрел на свою спортивную куртку с капюшоном. — Думаю, обойдется и так.
По радио в кухне в это время уже началась документальная передача про культ мертвых в Южной Америке. Пауль так торопливо начал искать другую станцию, что чуть было не уронил приемник с холодильника.
— О чем они там думают на радио! — Качая головой, он улыбнулся Сергею. — Только что была веселая музыка, а на секунду вышел, возвращаешься — а тут вон что.
— Н-да. — Сергей сел за стол и посмотрел на развернутые газеты.
Найдя джаз, Пауль прислонился к холодильнику и скрестил руки. Но тут же вспомнил, что скрещенные на груди руки означают оборону, опустил их, мгновение не знал, куда их деть, и, наконец, сунул в карманы брюк. Не глубоко, чтобы не выглядеть человеком, уверенным в себе.
— Я читал и, наверно, задремал, поэтому не сразу услышал, как ты стучишь.
Сергей — по его лицу ничего нельзя было понять — отложил газеты и взглянул на него:
— Ты ищешь работу?
— Что?
Сергей постучал пальцем по газете:
— Объявления: требуются руководители по продажам, директор
— Это… — Пауль открыл рот и быстро взглянул на кухонный стол. Какой-то фокус? Нет, на столе действительно лежали объявления о работе. С ума сойти! — … из-за сценария. У меня ведь фильм про безработных. Потом, конечно, придется сходить на биржу труда и поговорить там с людьми, но для начала…
— А как продвигается сценарий?
— Ну, как обычно: то лучше, то хуже. Но вот сегодня у меня был такой момент, мне показалось, что я ухватил зерно, метафору, которая будет пронизывать весь фильм. Понимаешь?
— И что это за метафора?
Пауль сложил губы трубочкой и посмотрел на пол перед собой, словно подыскивая слова. Нередко он точно так же реагировал на вопросы Бетти: как физик, которому приходится простыми словами объяснять профану теорию относительности.
— Так вот с ходу я этого объяснить не могу. Это пока скорее предчувствие. Теперь я чувствую, чего я хочу, но я еще этого не достиг, понимаешь?
— Не спрашивай все время: «Понимаешь?» Ты же ничего не рассказываешь.
— Это я просто так, я…
— Где твой сценарий?
Пауль оторопел, ему стало жарко.
— В кабинете.
— Можно взглянуть?
Еще три месяца тому назад каждый из них вряд ли заканчивал какой-либо текст, не показав и не обсудив его с приятелем по нескольку раз. Они показывали друг другу даже любовные письма. Тогда вопрос Сергея показался бы почти оскорблением.
Пауль выбрал наступательную оборону. Он посмотрел Сергею прямо в глаза, первый раз после того, как открыл ему дверь, и улыбнулся, словно прося прощения, словно отказывался пригласить его на вечеринку:
— Еще нет. Может, это и глупость, но я почему-то стал суеверным. Я хочу показать его, только когда он будет совсем готов. Соль всей истории в последней сцене, и, если она получится, получится и все остальное. Понимаешь? Я хочу сказать: это ясно или нет?
— Нет никакого сценария.
— Что?
— Бетти мне рассказала, нет никакого сценария. Есть груда пустых бутылок из-под пива и страницы перечеркнутых диалогов из Леоне, но ничего, что можно назвать сценарием или хотя бы его началом.
— Что за чушь! — Пауль вытащил руки из карманов и отошел от холодильника. — Я хочу сказать, ну что Бетти в этом понимает? — Он обошел стол и решительно начал складывать газеты. — И с каких это пор ты так к ней прислушиваешься?
— Покажи мне сценарий.
— Но… — Пауль выпрямился. Он прижал газеты к груди, пальцы его судорожно вцепились в бумагу. Что, собственно, Сергей себе позволяет? Ворвался сюда и ведет себя, как Бог знает кто! Разве он просил Сергея о чем-то?! — Но я не хочу.
— О’кей, — ответил Сергей, — тогда я сам поищу. — И привстал. Пауль сделал шаг вперед и загородил ему дорогу:
— Не смей!
— Скажи… — Сергей смотрел в панически открытые глаза Пауля и спрашивал себя, что, ради всего святого, должен означать этот проклятый спектакль, — у тебя все в порядке?