Идолов не кантовать
Шрифт:
Продолжая сомневаться, чекист встал, отыскал носки, оделся и тихо удрал через окно.
***
Двоих выбывших из строя кандидатов удалось заменить только одним. Выбор Потапа пал на товарища Пепренко. Кандидатура последнего вызвала у подпольщиков некоторое недовольство.
— Какой же из него депутат? — роптал Лев Аронович. — Он же, простите, не в своем уме.
— Тоже мне нашли причину, — легко парировал председатель. — У нас половина парламента не в своем уме — и ничего. Об этом никто и не подозревает.
— Нет-м.
— На вашем месте я бы тоже помалкивал. А посему приставляю его к вам.
— Зачем? — опешил Брэйтэр.
— Будете с ним в одном блоке.
— В чем?
— В блоке. В политическом союзе. Вы — от коммунистов, он — от социалистов. Стало быть, вы с ним оба левые. Вот и действуйте сообща. Заодно будете присматривать за ним. Чтобы он не переметнулся в другой лагерь. По недоумию.
— По чьему… недоумию? — насторожился магнат.
— По его недоумию, — ответил Потап строго и, подумав, добавил: — Впрочем, у меня складывается мнение, что это его нужно к вам приставить. Словом, до самого дня выборов вы будете вместе, как братья.
— Ничего себе брат! — буркнул Лев Аронович, но уже совсем неуверенно.
На следующий же день кандидаты левого блока побратались. Они снова были вместе, как в старые добрые времена. Более того, связь их стала еще теснее. С утра до вечера Леонид Самсонович неотступно преследовал магната, и если тому удавалось потеряться — беспомощно оглядывался по сторонам и начинал хныкать. Тогда директор базара возвращался, брал слабоумного товарища за руку и, раздраженно крякая, уводил с собой. Они вместе ходили на совещания в "Реставратор", вместе выступали перед избирателями, вместе сидели в конторе и даже вместе обедали. Их товарищеские отношения зашли настолько далеко, что во время таких трапез товарищ Брэйтэр добровольно, хотя и с большим неудовольствием, делился с товарищем Пепренко последней палкой колбасы или куском окорока. В целом поведение Леонида Самсоновича можно было назвать безвредным. Он часами смотрел в газету, мирно пуская слюни, и отлучался только в туалет. Но стоило каким-то образом задеть больную мозоль его души, как Леонид Самсонович приходил в чрезвычайное волнение. Этой мозолью были деньги. При упоминании или при виде денег Пепренко вздрагивал, глаза его наливались кровью и он принимался реветь оперным басом: "Па-а-ав-ловl Па-а-авло-о-ов! П-па-а-адла-а…" Картина была удручающая. Успокоить слабоумного социалиста можно было только одним способом: быстро всучить ему его листовку. Леонид Самсонович хватал бумажку, издавал на вдохе звук "и-и-и", что означало крайнее удивление, садился на место и, млея как младенец, которому дали грудь, разглядывал собственную фотографию. Через полчаса он приступал к изучению своей фамилии, и было непонятно, узнал он себя или нет. "О господи", — шептал Брэйтэр, с опаской косясь на побратима и готовясь к его новым выходкам.
К трудностям соратника Мамай относился с пониманием и предлагал еще немного потерпеть.
Предвыборная кампания была в разгаре. Стала ощущаться нехватка средств. Деньги, полученные от продажи Энгельса, быстро иссякали. Приходилось экономить на доверенных лицах и мальчиках распространителях. Листовки расклеивали собственными силами. Ночью, когда избиратели крепко спали, агитатор и пропагандист, навьюченные сумками, выходили на задание. Задача состояла в том, чтобы содрать как можно больше портретов своих соперников или, в крайнем случае — выцарапать на них глаза, а на их место наклеить агитационные
Наклеивание бумажек, пусть даже и политического содержания, Куксов считал унизительной работой, недостойной потомственного дворянина. Он тосковал по тонкой агитационной игре и завидовал кандидатам левых партий. Конечно, им было чем морочить людям голову, рассуждал Владимир Карпович, наобещают вернуть старые цены — и готово. Кто ж не проголосует за копеечные спички? А какой дурак откажется от водки по рубль семьдесят? Никакой. И он бы не отказался. А что можно сказать в пользу монархии? Что при царе корова три рубля стоила? Нет, маневрировать монархисту было никак невозможно. Те, кто мог поддержать его на выборах, давно вымерли, а нынешняя публика о царском режиме имела весьма негативное представление. Надо сказать, что самому Владимиру Карповичу царизм представлялся в виде трона, на котором сидит мужик с короной на голове. Добавить что-либо к этому Куксов не мог. Поэтому вся программа монархиста сводилась к расплывчатомy обещанию: "Всем будет хорошо". Понимая, что для победы на выборах этого маловато, он грустил и целиком уповал на председателя.
Зато Мирон Мироныч был полон оптимизма. В пропагандистской работе он предпочитал крупные формы. Баптист давно сообразил, что ни программами, ни речами делу не поможешь, а избиратели проголосуют за того, чья фамилия чаще других будет мелькать у них перед глазами. И Мирон Мироныч делал все, чтоб мелькала именно его фамилия. В то время как монархист мусолил свои глупые прокламации, представитель религиозных общин, вооружившись щеткой и ведром белил, малевал грубые буквы. За каких-нибудь полчаса он успевал замарать два метра хорошей стены и изобразить на ней следующую надпись: "Голосуй за Коняку." Дело было поставлено на широкую ногу. Депутатский мандат почти что лежал у него в кармане.
***
Со дня женитьбы Тамасгена минуло пять суток. Эфиоп не появлялся и не давал о себе знать. Не на шутку обеспокоенный такой беспечностью, Потап решил нанести ему визит.
Когда бригадир заглянул в семейное гнездышко, подмастерье занимался тем, что ссыпал из сахарницы в мешочек сахар. На стуле уже стояли набитые и завязанные кульки с солью, перцем и различными крупами.
Увидев гостя, Тамасген слабо улыбнулся. Выглядел он утомленным, но вполне счастливым.
— У тебя такой вид, будто ты медовый месяц выполнил за три дня, — проговорил Потап, почему-то раздосадованный счастьем друга.
Эфиоп неловко подался вперед, пытаясь загородить свои кулечки и мешочки. За время брачной жизни под носом у него проросли кривые, словно приклеенные, усики, и у чекиста возникло непреодолимое желание их оторвать. Гена был одет в потертые джинсы и домашний свитер с высоким воротничком и напоминал геолога.
— Как хорошо что ты зашель! — заволновался подмастерье.
— Конечно, хорошо, — сказал Потап снисходительно. — Собирайся, пойдем проветримся, а то ты скоро совсем зачахнешь у своего семейного очага. В который раз тебя спасаю. Что бы ты без меня делал?
— Даже не знаю, что и буду делать без тебя, — искренне посетовал Гена.
— Бедствовать, — принужденно зевнул бригадир, несколько польщенный его признанием. — Ну! Чего ты на меня уставился как рыба жареная? Бежим, пока твоя большая половина не пришла.