Иду на грозу
Шрифт:
Он сидел за столом и мысленно звал Лену. Он внушал ей: ты должна прийти. В конце концов существует же какое-то действие на расстоянии, какие-то биотоки или телепатия, или еще какая-нибудь чертовщина. Нужно сильно захотеть — и Лена почувствует. Должен быть хоть один человек на свете, которому ты нужен.
В раскрытое окно вливался шум улицы. На фоне пунцово-закатного неба возникла фигура Лены. Она быстро скользнула по острым железным волнам крыш. Рама окна была рамой картины. Лена, запыхавшись, уселась на подоконник, отодвинула горшочек с кактусом и разгладила юбку.
— У меня
— Нужно, чтобы был хоть один человек в мире, кто хочет тебя слушать, — сказал он. — Ты знаешь, раньше люди исповедовались, и им становилось легче. Иногда нужно просто, чтобы тебя кто-то слушал. Просто слушал бы и кивал головой. Человеку надо иногда открывать свою душу.
— Давай ближе к делу.
— Вот видишь…
— Ну не буду, не буду.
— Я бы построил специальные дворцы, посадил туда мудрых людей, чтобы к ним можно было прийти и поговорить. Никакой власти им не надо. Только бы они умели слушать.
— Районные исповедальни.
— Не смейся, это очень нужно. Бывает, ни с родным, ни с товарищем не хочется делиться. Олегу сейчас не до меня. Ему трудно. Но и мне тоже трудно. Я все больше чувствую себя тупицей, а Дан выходит из себя. Не знаю, как помочь ему. Боюсь, что не под силу нам… Забежали лет на десять. Но разве его переспоришь?
— Это тебя Олег убедил?
— А что, Олег прав. Олег всегда оказывается прав. Если он вынужден отступить, то где уж мне!
— Не прибедняйся. Тебе не по душе все его доводы.
— Криво, косо, но он идет к своей цели. Во всяком случае, не мне судить его.
— Короче, ты разочаровался в Дане?
— Нет, как ты не понимаешь! Уж на что Эйнштейн двадцать с лишним лет бился над единой теорией поля, и все напрасно. Так и умер, ничего не добившись. Теперь-то ясно, что это была безнадежная, несвоевременная затея. Даже Эйнштейн мог так ошибаться.
— Что ж ты мучаешься? Уходи. Савушкин-то ушел.
— Не ушел, а сбежал. Запахло жареным, он и сбежал. Ты хочешь, чтоб меня считали трусом?
— Савушкин — трус потому, что он думал только о себе. А у тебя совсем другое. Поговори начистоту с Даном, он поймет.
— Я — говорил ему, что хочу заняться атмосферным электричеством. Куда там! И слушать не стал. «После, после, сейчас рано». А чего ждать? Полтора года чикаемся, и даже не светит.
— Ему виднее.
— Что я такое для него — козявка. Какие у меня могут быть страсти? Не имею права. Я должен жить лишь его идеей. Он и знать не желает, что у меня появилось свое. День и ночь меня грызет это, надо сесть, продумать, просчитать, посоветоваться с ним, а я ничего не в состоянии: он захватил мой мозг, выжимает все, до последней клетки, ни опомниться, ни передохнуть, тащит и тащит. Ведь мы выяснили потрясающую вещь: чтобы восстановить электричество в грозовом облаке, нужно в тысячу раз больше зарядов, чем уходит в молнию. Скудный паек прежних теорий оказался недостаточным. В чем там дело? Что же там происходит? У меня десятки всяких соображений. Мелькнут — и пропали. Разобраться бы… Мимо, мимо! А я не хочу мимо! Я уже не могу без
— Гении жестоки.
— Может, ему так легче? Быть еще и человеком — значит что-то прощать, признавать чьи-то слабости. Он не может себе этого позволить. Вероятно, он вполне искренне не понимает, что какой-то там Крылов смеет чем-то увлекаться. С его высоты все мои проблемы — ерундистика.
— А как же остальные?
— Ребята, те просто пожертвовали собой. Они отказались от всего ради Дана, вернее, ради работы. Но у меня-то есть своя идея, свой детеныш, какой бы он ни был, я не могу отречься от него. У Дана нет ни снисхождения, ни жалости. Он фанатик. Возможно, иначе ничего великого в науке не создашь, но ведь это ужасно… Подожди, не уходи, мне еще нужно столько рассказать. Относительно процесса образования зарядов еще Френкель выдвинул любопытную гипотезу…
Небо быстро темнело, фигура Лены таяла в темноте, оставалось ее лицо со вспыхивающими глазами.
— Я тебе завидую, — сказала она. — Как бы тебе ни было плохо, это все же счастье.
— Счастье?.. Может, оно у каждого свое. Помнишь, я тебе передавал мой разговор с Савушкиным?
— Нет, не помню.
— Он сказал: «Творчество? Счастье? Мура! Какое может быть счастье и творчество на двенадцати квадратных метрах жилплощади с женой и ребенком? Счастье — это квартира из трех комнат. Даже двухкомнатная — уже счастье».
— Да, да, ты тогда расстроился, тебе казалось, что, может быть, он в чем-то прав.
— Значит, ты запомнила?
— Нет, нет, я была ужасно невнимательна. Прости меня.
— Хорошо, что ты здесь.
— Я буду всегда с тобой, как только ты захочешь.
Голос ее доносился все глуше.
— Ты все-таки уходишь, — сказал Крылов. — Это — безобразие. Я не желаю иметь дело с призраками.
— Толковый призрак — это тоже вещь. Пожалуйста, не швыряйся призраками. Чем я тебя не устраиваю?
— Тебя нельзя обнять.
Он услышал ее смех.
— И только?
— Я хочу, чтобы ты живая была такой же.
— Живая, — повторила она задумчиво. — Может быть, это тоже призрак.
Она поставила кактус на место, фигура ее слилась с дымной синевой вечера, растворилась среди бледных фонарей.
На следующий день он поехал после работы на кинофабрику и долго ждал у проходной.
Из ворот с грохотом выкатила пулеметная тачанка, где, обнявшись, сидели махновцы и красноармейцы в буденновских шлемах.
Лена спрыгнула с тачанки и, подбежав к Крылову, расцеловала его в обе щеки.
Не спуская глаз с ее лица, он стиснул ее маленькую жесткую руку.
— Что с тобой? — удивилась Лена.
На ее круглом крепком лице не было никаких следов тоски ожидания, ни вчерашней готовности слушать.
— Чего ты делала вечером вчера?
Она перечисляла: стирка, разучивала гимнастику йогов — хочешь, покажу?
— Ты думала обо мне?
— Сереженька, ты совсем как девушка.
— Скажи, зачем я тебе нужен?