Иду на Вы
Шрифт:
– Вот оно как… – задумчиво покачал головой Святополк. – И когда же это ты, князь, выступать предлагаешь?
– А как только сойдет снег и просохнут дороги! – спокойно, точно речь шла о простой поездке на охоту, ответил Мономах. – Прямо этой весной!
Тут уж дружинники Святополка пришли в себя, и послышались их возмущенные голоса:
– Да ты что, князь!
– Слыхали?
– Зима на исходе!
– Скоро – землю пахать, а мы крестьянина и его коня – на войну?!
– Великий князь, скажи хоть ты ему,
Святополк успокаивающе кивнул крикнувшему это дружиннику, все лицо и шея которого были изуродованы боевыми шрамами, и вопросительно посмотрел на своего брата:
– Да, князь? Дружина моя верно молвит! Виданное ли дело – самим в Степь идти? Да еще и весной!
– То-то и оно, что самим! – убеждая и великого князя, и его советников, горячо заговорил Мономах. – Тогда наша слабость, что мы сто лет в Степь не хаживали, силою обернется! Тото и оно, что весной! Ибо сейчас кони у степняка слабы после зимней бескормицы. Для тяжкого боя бессильны.
Мономах говорил про то, что половцам, которые привыкли жить у себя в вежах, не таясь, и в голову не придет, что русские осмелятся оставить свои укрепленные города, валы да переправы и напасть на них.
Ставр Гордятич так хотел добавить что-нибудь для красного словца, но, помня наказ Мономаха, только рукой красноречиво советовал людям Святополка: слушайте, слушайте, мол, что говорит мой князь!
А Мономах выждал паузу, чтобы лучше вняли тому, о чем он только что сказал, уже с упреком, поочередно заглядывая в глаза каждому из стоявших перед ним бывалых воинов, и, подолгу не отводя взгляд, продолжал:
– А вам я, дружинники, многими победами славными, удивляюсь. Коня… смерда жалеете.
А про то, что, откормив за лето свои табуны, половец отберет и урожай, и коня, а самого смерда в рабство угонит, словно знать не хотите!
Он опять помолчал и теперь, давя уже на воинскую гордость, тоном, каким говорил с ними, бывало, на ночных привалах у костров, спросил:
– И вообще мало мы с вами за половцами по русской земле гонялись, да стыдно вспомнить, и от них тоже побегали? Теперь пусть они побегают от нас! Да не где-нибудь, а в своей Степи! Степь большая – спрятаться негде!
Дружинники Святополка засмеялись, но, взглянув на своего князя, закашляли, осеклись.
– Полон отобьем, наших русских людей, которые уже и не чают, что мы их когда-то спасем, вызволим! – продолжал уговаривать Мономах, с радостью замечая, что лица многих дружинников при этом потеплели. Вспомнив про алчность брата, не преминул воспользоваться и этим: – Да и добычу возьмем! Великую! Какой никогда еще не бывало!
Откуп с каждой вежи, что сдастся сама, и все, что сможем увезти с тех городов, которые мы возьмем на щит!
Тут уже оживился и сам Святополк. Как будто увидев перед собой табуны лошадей, потоки серебряных монет, парчу, шелка…
А Мономах видел перед собой лишь сожженные русские веси, вытоптанные половецкими 45 конями поля, лежавшие вдоль дорог трупы, а еще едущую на санях женщину и глаза ее ребенка…
И потому, наверное, тон и слова переяславльского князя становились все более убедительнее всех доводов Святополка с его людьми.
– Оно-то, конечно, так … – уже слышались с той стороны осторожные голоса.
– Хорошо бы одним ударом степняка от Руси отвадить…
– А ну как проведает он о наших планах? – могучим басом оборвал их воевода Святополка.
– Да! – поддержал его тот. – А на это что скажешь, брат? Шило в мешке – и то не утаишь, а тут – целое войско!
– А мы через купцов ложный слух пустим… – понизив голос, многозначительно поднял указательный палец Мономах. – Идем, мол, брать богатый град Корсунь!
– Нет! – вдруг выкрикнул дружинник со шрамами.
– Что значит нет? – нахмурился Мономах.
Он знал этого дружинника как одного из самых мужественных и честных едва ли не во всем русском воинстве. И, откровенно говоря, даже втайне надеялся на его поддержку.
– Не бывало такого, чтобы руссы подло, как ночной тать, шли на врага! – твердо сказал тот, не отводя дерзкого взгляда от глаз князя. – Еще со времен великого Святослава мы всегда говорили всем прямо: «Иду на вы!»
– А мы и скажем! Мы даже пошлем им такую грамоту! – примирительно улыбнулся ему Мономах. – С самым лучшим гонцом! – он мгновение помолчал и с хитринкой добавил: – Как только, не доходя до Корсуня, повернем на Степь!
– Поганые Божьи храмы жгут, – неожиданно подал голос игумен. – Священников убивают.
Жрецы из лесов вышли. От истинной веры, которая только – только укоренилась на Руси, людей хотят оторвать! Снова Перуну да поверженным идолам поклоняться! А мы тут еще раздумываем, идти или нет?
– Верно молвишь, отче! – кивнул игумену Мономах. – Я про это как-то и не стал говорить, думал, здесь все православные, и так все понятно…
А дальше, обращаясь уже к одному только Святополку, закончил:
– Не за себя, за всю Русь и тех, кто больше всего страдает от поганых: простых горожан и смердов – стариков и старух, мужиков, их жен и детей прошу. Для того и приехал сюда. Я все сказал. Теперь твой черед отвечать, великий князь! Идем на Степь?
Святополк долго сидел, не поднимая головы, затем решительно встал во весь свой могучий рост и, к радостному изумлению своего воеводы с дружинниками, усталым и тихим голосом сказал:
– Да вот он я… Готов уже!
Мономах порывисто сделал навстречу ему шаг и, заключая в крепкие объятья, от всего сердца сказал: