Иду на вы
Шрифт:
– Цыц! – как никогда грозно, прикрикнул на них дед Завид. – Идите и делайте, как я велел, пока она сама туда не дошла!
Женщины испуганно закивали, и, догнав продолжавшую с плачем и рыданиями идти Милушу, вдруг подхватили ее под руки и повели в сторону…
8
И только тут до Славки дошло. Только сейчас его осенило.
Понурые, словно с кладбища, после похорон самого дорогого человека, возвращались люди в Осиновку.
Трех человек не досчитались из двадцати. Бывало,
Старушка - ладно, она отжила свое и пошла, по заверению деда Завида, как гонимая от безбожных язычников, прямо к Богу.
Но – Славко… И не успевший даже надышаться земным воздухом малыш, словно в насмешку названный богатырским именем – Добрыня…
Люди шли и плакали.
На Милушу страшно было смотреть. Уронив руки, она бессильно болталась в объятьях ведущих ее женщин.
Ох, и любили, оказывается, все тут Славку! И Милушу тоже любили.
– Ну и что, что бедовый был? – только и слышалось кругом. – Что с того, что озоровал?
– Зато добрый!
– Мне однажды, когда умирали с голоду, зайца на порог кинул. Стукнул в дверь и бежать. Выхожу, а на пороге – его следы…
– Сиротой рос…
– А Милуша бедная, сама теперь, как осиротела…
– Как мужу-то своему скажет, что не уберегла сына?
Дед Завид шел, низко опустив голову, и сокрушался:
– Я ведь за каждую душу в ответе здесь! Господи, что я теперь скажу Тебе? Какой ответ дам на Страшном Твоем Суде?..
Увидев возвращающихся домой жителей, Тиун встретил их громким радостным лаем.
Дверь дома Милуши тут же распахнулась, и из нее вдруг высунулся… Славко.
– Цыц! Окаянный… - накинулся он было на Тиуна и осекся, увидев застывших перед ним людей. – Как… вы?!
– Ты?! – в один голос выдохнула толпа.
– Живые!
– Живой!!
Дед Завид потянул с себя шапку и стал креститься прямо на небо:
– Слава Тебе, Господи! Хоть за одну душу, да все меньше отвечать придется! Жив! Жив!! – бормотал он, пытаясь протиснуться сквозь кольцо людей, обнимавших растерявшегося Славку и через головы погрозил ему кулаком. – Но все равно запорю… убью ослушника!
– Хоть ты жив… - прижимая Славку к себе, чуть слышно прошептала Милуша и вдруг заголосила: - А я своего – потеряла-а-а!
– Кого потеряла, – похолодел Славко, - мужа?!
– Какого мужа – сыночка! Добрынюшку!..
– Как? Где?!
– В поле! Лиса его съела…
– Какое поле? Какая лиса?!
И только тут до Славки дошло. Только сейчас его осенило.
Он метнулся в дверь и сразу вернулся с поднятым прямо из люльки Милушиным сыном.
– Да вот же он - твой Добрынюшка!
– Сынок! – только и охнула, оседая
– Живой! – загомонили все вокруг.
– Живее не бывает!
– подтвердил Славко, высоко поднимая над собой хлопавшего глазами спросонья малыша. – Было дело, лиса, и правда, уже собиралась загрызть его, да я ее - ножом! И все тут! А его – сюда…
Милуша – и откуда только силы взялись – резво вскочила на ноги и бросилась к сыну.
– Да что ж ты его на ветру голым держишь?!
– закричала она, выхватывая из рук Славки сына и пряча себе под шубу.
– Эка, когда нашла беспокоиться, что простынет!
– только и крякнул дед Завид.
– Сыночек мой! Добрынюшка! – плача, принялась восклицать Милуша, а потом, со словами: «Отмолил, отмолил, дедушка!» - стала обнимать и целовать деда Завида, сына, наконец, Славку.
Тот даже немного обиделся, что она начала не с него. Ведь это он, а не кто-то другой вернул ей целым и невредимым сына!
Ты это, Милуш… - виновато пробормотал он. – Я там у тебя всю клюкву забрал. И еще – пряник мы ваш с Добрынюшкой, съели…
– Какая клюква, какой пряник? – ничего не понимая, уставилась на него Милуша.
– Пряник Онфим от мужа твоего в гостинец привез, – принялся объяснять Славко.
– А клюква – это я чтоб кровь из нее сделать…
Дед Завид громко крякнул, услышав про кровь, но, решив не портить праздник ни себе, ни людям, только махнул рукой и отправился в ближайшую рощу – за конем.
Славко после его ухода почувствовал себя настоящим героем.
Милуша с сыном убежала к себе домой, а он принялся рассказывать охающим на каждом его слове, старухам и женщинам, о том, что было с ним после того, как он ушел на реку проверять верши.
Малец и все остальные дети смотрели на него с немым восторгом, как на богатыря Илью из Мурома, который после ратных трудов стал монахом и недавно почил в Лавре стольного града Киева, и как на живущего еще боярина Мономаха – Ставра Гордятича, о котором уже поют былины калики перехожие…
Увлекаясь, Славко, как мог, приукрашивал свой рассказ.
Налим у него стал огромным, в три аршина сомом, который пытался утащить его в прорубь, и только после долгой подводной борьбы, ему удалось вытащить его обратно на лед.
Голову бросившегося на него глупого половца он ухитрился сунуть в пасть сому, и тот отгрыз ее, даже не подавившись!
Стрелка, метившего в него, а попавшего в сома, он убил его же собственной стрелой.
Затем запрыгнул на его коня и стал уходить от погони, то и дело оборачиваясь, и показывая разъяренному хану Белдузу язык… Он хотел заманить так половецкий отряд в болото, а потом, оставив его там погибать, самому вернуться за сомом и привезти его сюда, но…