Иду в неизвестность
Шрифт:
Необычное оживление в коридоре вновь отвлекло Седова, заставило выйти из каюты. У кают-компании громко спорили о чём-то Кушаков, повар и три матроса.
— Люрики? — удивился Седов, увидев в руках у Кушакова и Пустошного по две чёрные морские птицы с белыми грудками. Он шагнул к замолкшим при появлении начальника спорщикам. — Откуда здесь люрики?
— Да вот матросы изловили, — сказал доктор, показывая птиц.
— Сами пришли к судну, — пояснил Пустошный. — И в руки дались, почитай, не удирали.
— Видно, с водой на юг уйти не успели, бедняжки, — предположил Георгий Яковлевич. — Погибнут.
— А я из них чучела думаю сделать, — объявил Кушаков, — для зоологической коллекции. А внутренности исследую, паразитологический анализ…
Пустошный возмущённо сверкнул на доктора глазами, остальные вопросительно поглядели на начальника.
— Да как-то неудобно, Павел Григорьевич, — заметил Седов, поняв, о чём спорили здесь. — Птицы-то ведь сами пришли, вроде как за помощью, а?
— Надо б отогреть да выпустить! — подхватил просительно Шура.
— Так ведь погибнут, — не сдавался Кушаков, — всё равно погибнут!
— А мы полынью сыщем да и снесём туда, — не унимался Пустошный.
— Верно, — заметил Седов и, встретив удивлённый взгляд доктора, добавил: — ну а для науки и одного пока будет достаточно, а, Павел Григорьевич?
Доктор вздохнул, передал Пустошному одного люрика.
— А я-то думал, дичью побалую, — протянул разочарованно повар, направляясь к камбузу. — В уксусе б вымочил…
— Они ж сами пришли! — выкрикнул возмущённо Пустошный, в сопровождении товарищей унося трёх птиц в кубрик.
В коридоре снова всё стихло.
Покончив с приказами, Седов надел ушанку, вышел на палубу. Навстречу бросилось несколько собак. Они просительно заглядывали в глаза, но, убедившись, что в руках вышедшего ничего съестного нет, разбрелись. Вся палуба вокруг трюма была заставлена кучами мешков, грудами ящиков и напоминала неряшливый двор склада. За бортом на льду Визе с Лебедевым копошились у двух ящиков, собирали метеорологическую будку. Из-за кучи ящиков, где перекуривали матросы, доносились голоса, смех. Седов по голосам уже узнавал говоривших — за месяц он неплохо изучил команду «Фоки».
— Ишь в тузы вылез! — посмеиваясь, говорил Линник. — А сам небось прежде по Двине полагуньи возил с молоком на карбаске, мореход!..
— Дак ведь чему быть, тому и статься, — так же насмешливо отвечал голос боцмана. — Я-то хотя в карбаске, да мореходил, а ты вот, собачье ухо, небось до сей самой поры псов имал на мыло с фурою по сёлам. А туда же — в странство полюсное подался! Каюр! Хе-хе!
— Да ты, моржеед, небось и не слыхивал о краях, в каких я побывал, а что повидал — тебе, серому, и во снах не снилось! — загорячился Линник. — Дальше Архангельска-то и свету не видал небось!
— Повидали и мы… — посасывая папироску,
Смеются матросы.
— Э-эх, а в Архангельском-то ярмарка Маргаритинская счас в самый раз! — пропел мечтательно молодой Шестаков.
— На боровую охота уж началась, — подхватил Коршунов, кочегар, — а тут — мороз да снег.
— Ничо-о, — протянул рассудительный соломбалец Коноплев, — стужа — зато без мух.
— Сколь лодья ни рыщет, а на якоре будет, — подытожил Инютин. — Ярмонки нам туто не обещают, а вот по льдам да по снегам покружить с нартами, видно, придётся.
— Это с чего ты взял? — насторожился Шестаков. — На полюс отседа наладились, что ль?
— На полюс не на полюс, а все берега облазишь на пузе по сугробам. Визе сказывал, в научные путешествия, мол, разойдёмся все вскорости.
— Дак а ежели я матросом нанимался, а не энтим… не путешественником, тогда как? — не соглашался Шестаков.
— Чучело ты гороховое ещё, а не матрос! — убеждённо проговорил боцман. — Ты думал небось: встанет шхуна в лёд — и лежи на боку, гляди на реку? Нет, брат, это тебе не сено по речке сплавлять, тут, вишь, испидиция.
— Да, в экспедицья так, — подал гулкий голос Томисаар. — На один место не сидеть. Я знаю, я с Седов уже пыл на Новая Земля. Матрос не матрос — рапотай в экспедицья.
— А и ладно, — сощурился от дыма своей папироски Коноплев. — Все одно жалованье-то идёт, что на шхуне, что на льду. Не впервой и нам в снегах пути торить.
— Я вот чего думаю, — проговорил боцман серьёзнее, — одежду, обувку да вареги готовить надо б. В снегах-то небось не у матки родной — на себя одна надежда да на одёжку.
Из трюма доносились звуки передвигаемых ящиков, вскрываемых бочек — там орудовал Кушаков, переписы-ван запасы продовольствия. Седов полез в трюм.
Кушаков, увидев начальника экспедиции, растерянно всплеснул руками:
— Да что же это такое, Георгий Яковлевич! Три бочки солонины вскрыл, четыре бочки трески солёной, и всё, извините, пахучее. Масло тоже несвежее…
В трюм, закончив перекур, спускались Коноплёв с Томисааром.
Седов пробрался к бочкам, нагнулся над солониной, потом перешёл к треске.
— Юхан! — позвал он Томисаара. — А ну понюхай. И ты, Коноплёв, подойди!
Матросы приблизились к бочкам, принюхались.
— Пфу! — сморщился Юхан.
Коноплёв, поведя над бочками носом, покачал головой.
— На худой товар, да слепой купец, — изрёк он глубокомысленно.
— Кто принимал это от подрядчиков? — нахмурился Седов.
Кушаков развёл руками.
— Привезли от Демидова в последний день, и суматохе некому было и проверить, — проговорил он виновато. А именно он, врач экспедиции, должен был проверять качество продовольствия.