Иду в неизвестность

Чесноков Игорь Николаевич

— Ох, мерзавцы! — проговорил с тихой злостью Седов. — Под суд таких подрядчиков, под суд! Ну, погодите, вернусь я в Архангельск, ужо отблагодарю!

Он быстро шагнул к трапу и полез из трюма наверх.

— Дальше можете не вскрывать! — крикнул Георгий Яковлевич уже сверху. — Наверняка вся партия такая же. Подымайте, и надо что-то делать, чтобы вовсе не пропало это добро. Другого взять негде.

Он стремительно прошёл в свою каюту, не снимая шапки, присел к столу, придвинул к себе лист бумаги и, обмакнув перо, вывел: «Архангельск. Демидову…»

Немного подумав, быстро набросал: «Сообщаю, что экспедиция пока жива, питаясь запасами вашей заготовки.

Среди запасов встречаются довольно худые — например, треска оказалась кислой, с сильным запахом. Из солонины уже оказалось три бочки вонючей… Гретое масло плохого качества…

Хотелось бы написать вам более приятное известие, но приходится оставаться на стороне истины и констатировать, к сожалению, факты как они есть…»

Дописав, Седов повертел письмо в руках, не зная, когда и с кем пошлёт его и сможет ли послать вообще.

В каюту постучали. Заглянул Шестаков:

— Господин начальник, вас просят сойти в трюм.

— Что там опять? — спросил Георгий Яковлевич.

— Доктор с механиком послали, под второй палубой они…

Спустившись в уже освобождённую от груза глубину трюма, под вторую палубу, Седов в носовой части увидел в жёлтом свете фонаря фигуры механика, доктора и боцмана. Все трое, склонившись, что-то разглядывали у бортовой обшивки. Они оглянулись на звук шагов Георгия Яковлевича, но поз не переменили.

— Вот так сюрприз! — дрожащим голосом вымолвил Зандер, указав рукой на что-то тёмное в борту. Седов наклонился к пятну и похолодел враз. Во всю толщину борта, до самой внешней обшивки, зиял глубокий прямоугольный вырез, внизу наполовину заросший льдом. Вырезаны были все слои обшивки вместе с мощным шпангоутом — брусом-ребром судна. Следы пилы и топора не успели потемнеть, и это позволяло предположить, что сделан был вырез, скорее всего, незадолго до отхода, в Архангельске.

Седов не отрываясь смотрел на страшный след злодеяния и минуты две не мог вымолвить ни слова. Ошеломлённо молчали и остальные. Стучала наверху лебёдка.

— Вира, вира, колубчик, — покрикивал Томисаар.

Зандер зашевелился.

— Это ещё не всё, — осипло, севшим голосом сказал механик. Он повёл фонарём к другому борту, приглашая туда, и шагнул первым.

Там тоже в подводной части корпуса чернело целых два выреза на разных уровнях, приблизительно в двух метрах один от другого. Просачивавшаяся сквозь обшивку вода замёрзла и здесь.

Вопросительно поглядывал доктор то на Седова, то на Зандера, то на Инютина, одинаково ошарашенных находкой. Похоже, Кушаков не вполне ещё осознавал, что могли реально означать эти вырезы. Обнаружив их случаи по и не поняв, для чего они, кликнул с палубы боцмана. Тот, увидев вырезы, пригласил находившегося но делам в трюме Зандера-старшего и безмолвно указал ему на страшную находку. Зандер, едва оправившись от оцепенения, крикнул, чтобы срочно пригласили начальника экспедиции.

Любому моряку при взгляде на эти вырезы становилось понятно, что достаточно было хорошего удара корпуса о крупную, глубоко сидящую льдину, чтобы оставшийся единственный слой внешней обшивки оказался проломленным. И тогда сквозь вырез хлынет ноток воды, который не остановить ничем н не успеть откачать никакими судовыми средствами. Судно затонет в несколько минут.

По счастливой случайности «Фока» избежал встречи с такой льдиной.

Теперь Седову стал понятен отказ Дикина, владельца судна, вести «Фоку» в экспедицию. Стало ясно, отчего Дикин уволил за два дня до выхода всю команду. Расчёт был на то, что Седов не успеет набрать н оформить

в конторе порта новую команду. На это требовалось обыкновенно не менее недели. А если бы даже и удалось начальнику экспедиции сделать невозможное (что он и сделал, используя всё своё влияние, все связи, всю энергию), то экспедицию ждал бы новый подвох — во льдах судно должно было затонуть якобы от пробоины. И тогда Дикин получил бы стоимость застрахованного судна. А то, что могли бы погибнуть и люди, этого собственника-хищника, похоже, не тревожило.

— Ах, бандит! — тихо вымолвил Седов, сдерживая бешенство. Он прикрыл глаза и повёл головой из стороны в сторону, будто отказываясь верить в саму возможность подобного злодеяния.

По-прежнему молчали подавленно, не зная, что сказать, остальные.

— Вот что, — опомнился, наконец, начальник экспедиции, — составим подробный акт. Пинегин заснимет всё это на фото, а после необходимо вырезы срочно заделать и места эти дополнительно укрепить. Понятно, боцман?

— Точно так, понятно, — откликнулся Инютин растерянно.

НАЧАЛО ЗИМОВКИ

К ужину оделись по-праздничному.

В этот день, 3 октября, решили отметить завершение приготовления к зимовке.

Кушаков и Пищухин расстарались — стол оказался великолепным. Кроме закусок из шпига и консервированной рыбы, Кизино, торжественный, в белоснежной куртке, подал блюдо — гвоздь вечера: заливное из медвежьих лап.

Следы белых медведей обнаруживали близ судна в течение уже нескольких дней. Не однажды по ночам собаки заливались громким лаем. Но два дня назад косолапый, не обращая внимания на остервенелый лай из закрытых конур, устроенных близ судна из досок и снега, обследовал выстроенную поблизости от «Фоки» баню. Потом он полез проведать установленную на льду метеобудку и неосторожно завалил её. Выскочившие на зов вахтенного матроса охотники — Пинегин, Седов, Сахаров и Кушаков — открыли пальбу. Одна из пуль — Пинегин утверждал, что именно его, — сразила разбойника.

Из других деликатесов были поданы желе, приготовленное из сушёного картофеля и гороха, консервированный вишнёвый компот на десерт, а также какао, печенье, конфеты. Стоял коньяк Шустова.

Перед началом ужина Седов с Кушаковым и Сахаровым навестил в кубрике команду, сидевшую за столом, уставленным такими же кушаньями. Всем выдали по чарке. Георгий Яковлевич рассказал матросам о предстоявшей зимовке: о регулярных гидрометеорологических наблюдениях, о картографической съёмке побережья, о выездке собак, заготовке плавника, во множестве найденного на матёром берегу новоземельского острова, об уходе за судном и припасами.

Когда посланцы вернулись в кают-компанию, там начался ужин. За столом у всех было прекрасное настроение. Произносились тосты. Сыпались шутки. То и дело кают-компания взрывалась дружным смехом. Словно забылись, отодвинулись куда-то в далёкое прошлое штормовые перипетии, отчаянные усилия по снятию с мели, крушение надежд вырваться из морозного ледового плена.

Седов шутил больше всех и смеялся громче и веселее других.

Вспомнили, как он и Пинегин впервые прокатились на собаках. Кое-как удалось набрать сибирских, мало-мальски знакомых с работой в упряжи. Проохали с километр, беспрерывно погоняя собачек, не желавших тянуть. Но как только повернули назад, псы рванулись и без всякого понукания помчались к «Фоке», не разбирая дороги. Наскочив на торос, нарта опрокинулась. Седов с Пинегиным забарахтались в сугробе, а упряжка, не заметив даже потери седоков, умчалась к судну.