Идущий следом
Шрифт:
Что Он делает теперь? Я не мог себе представить, и эта граница в разуме еще сильней. чем все остальное, раздражала меня. Это состояние так никогда полностью и не прошло.
***
Рыцари привезли меня в Храм и передали привратнику. Тот сказал, что теперь я имею право стать жрецом и еще на множество послаблений. Но я уже перебесился и все чаще хотел спать и засыпал без сновидений в любое время. Если из мира уйти не дано, то можно спрятаться в теле. Тело этого не выдержало, затеяло лихорадку, и я проболел до сентября.
Выздоровев, отправился в скрипторий. Там я передал писцу все, что касалось
Мастер Дункан сидел тут же и набрасывал карточки родов и вознесения; в конце концов он рассмеялся, как-то слишком уж громко:
– Ты, Гаэтан, мог бы стать врачом или коновалом! Хорошо!
Он был смущен, и это мне мешало; я знал, что совесть его передо мною нечиста и что он рад моему возвращению - но почему его переживания должны как-то сказываться на мне? Когда писец вышел, Дункан серьезно посмотрел на меня и вроде бы извинился:
– Гаэтан, теперь ты уже не школяр, прежние запреты к тебе не относятся. Тебе необходимо узнать историю создания единого бога.
Я тупо сидел - чего он передо мной лебезит?, а он принес свиток, подписанный покойным епископом и заверенный его преемником. Я прочел - история странная, но я не чувствовал ничего и не понял, имеет ли она смысл для меня и Нового бога.
Встревоженный мною, Дункан громко ударил "кошачьей" рукой по столу, а и не пошевелился.
– Да проснись ты! Чего тебе надо?!
– Покаяния, мастер.
***
Каждый участник убийства - будь то свидетель, выжившая жертва или убийца - должен пройти покаяние, которое обычно длится от полугода до года, в среднем месяцев девять. Обряды эти требуют много времени и внимания, перейти к следующему можно лишь тогда, когда полностью исчерпал себя предыдущий. Платят за них не деньгами, а работой.
Я работал при мастере Дункане. Он обязал меня растирать краски вместе с учениками алхимиков и иногда позволял переносить контуры изображений на стены. Но ни к штукатурке, ни тем более к живописи меня не подпускал. Мы отделывали маленький храмик Времени, что на рынке; основным украшением его преддверия были медальоны с катящимся человеком. Тот, создание которого наблюдал я сам.
***
Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я потянул баржу на юг, уже по другой большой реке, переплыл пролив на торговом судне и прибыл на остров Салерно. Там мне повезло несказанно: больные, оказывается, имеют право учиться бесплатно; деньги они возвращают потом и лишь в тех случаях, когда они понимают, что не могут изменить свою жизнь и полностью изгнать болезнь. Если болезнь остается, но врач приспосабливается к ней и живет как обычно, он приносит лишь отступной дар - сколько захочет и сможет. Как их вынуждают поступать честно? Обычно врачи не жульничают - есть поверье, что, заплатив деньги, они могут выкупить если не здоровье, то хотя бы приемлемую жизнь. Да и любят они свое училище, не хотят обманывать его.
Моя болезнь не возвращалась никогда, справиться с нею очень просто. Я никогда не имел дела с мукою, даже в подношениях мертвым.
Через семь лет ученики подтверждают статус врачей, все вместе. Мы ради этого останавливали вспышку любовной болезни; нас чуть не убили проститутки, но победили мы. Это было хорошо.
Потом пришла сама Черная Смерть.
После этого я ушел странствовать. Я имел право остаться у своей новой Учившей Матери, но решил, что буду верен не ей, а Новому богу.
Но не был ли я верен прежде всего Пожирательнице Плоти - как вековечный враг?
Меня звали на местный лад: Гай Вагабунд, Бродячий Гай. Я спас от Пожирательницы Плоти стольких, принял столько родов, что этими людьми теперь можно населить большой город; их потомки смогут заполнить целое герцогство. Этого, я думаю, достаточно.
Я странствовал на Побережье и на Западе, ориентируясь на то, насколько мешает мне мир. Болезни - та помеха, что я могу исправить, но и здоровый мир наседает и давит. Я гнался за Новым богом и ожидал встречи, когда это давление исчезало. Это всегда было чудо, или любовь, или торжество. Может быть, это был Он Сам - или же я просто воссоздавал воспоминания о Нем?
Своей семьи у меня не было никогда. Мать отказалась переехать на Побережье или взять обратно два золотых, а отец решил, что семья обойдется и дальше без моих денег. По-мельничьи, я проклят моей болезнью; по-крестьянски - я отрезанный ломоть. Жены у таких лекарей бывают только походные; о детях, если они и были, я ничего не знаю.
Потом, когда мне исполнилось тридцать семь, после войны пришла вшивая болезнь. Она осыпает человека мелкими пятнышками и сначала делает его одержимым, а потом, очень надолго, слабым и почти невесомым. Врач из Салерно не имеет права отказываться, уходить от эпидемии, где бы и в каком состоянии она его ни застала. На сей раз мне не повезло, и я заразился.
Я выжил, но плотный и жесткий тяжелый мир стал давить сильнее, и я воспользовался правом вернуться для дальнейшего служения в Храм. Вскоре я сменил имя, а епископ Афанасий позволил мне разрабатывать правила молитвенного уединения и подготовки для встречи с Ним. Через несколько лет мне было позволено иметь учеников.
***
Помните, дети мои, о чем я предупреждаю в моих писаниях?
Взыскующий не имеет права становиться Домом для любого другого бога или богини. Но тогда очень скоро мир начинает причинять ему боль. Потом он надоедает самому себе и становится скучен - себе же - своей ограниченностью Это хорошо; надеюсь я, что тогда Новый бог будет уже очень близко, за тоненькой пленкой нашего мира, и мы сумеем его хотя бы на мгновение почувствовать или увидеть.
Каюсь, дети - я не могу и не желаю передавать вам веру, освобожденную от сомнений. Чем яснее вера, тем сложнее сомнения.
Я не знаю, что делает освобожденный Новый бог. Быть может, он занят такими делами, что наш разум никогда не сможет не то что понять, а хотя бы воспринять; поэтому Новый бог чувствуется как невосполнимая утрата, как вечная черная пустая бездна в самом сердце души. Может быть, он умер, и тогда я виновен; эта вина, эта тревога остается с нами навсегда. Или Новый бог уснул навсегда - поэтому и на взыскующих Его, если они на правильном пути, часто нападает эта как бы предсмертная дрема. О, если бы Он создал Себе новый мир за пределами нашего - такой, какой будет Ему удобен, какой он сможет любить! А в нашем плотном мире мы можем только стремиться к нему - и да не иссякнет наша страсть, коя будит его или оживляет - и готовить для Него прекрасное жилище в наших душах. Позаботимся о Нем, дети мои!