Иероглиф смерти
Шрифт:
– И что, сильно пьяная?
– Да.
– Тогда тебе нечего терять. Пей, Маша, и не думай о плохом.
Толя наполнил ее фужер почти до краев и посоветовал:
– Ты икрой закусывай. Икра хорошая, вкусная.
– Да ну ее, эту вашу икру… – Мария поморщилась. – Надоела.
– Здорово живем, – усмехнулся Стас. – Икра ей надоела.
Маша вздохнула:
– Тошнит меня что-то.
– От меня? – уточнил Волохов.
Мария покачала головой:
– Нет.
– От Стаса?
– Тоже нет.
– О, мать, да ты и правда нахлесталась! – засмеялся Данилов. – Пора тебе в колыбельку!
Маша скривилась:
– Не хочу в колыбельку.
– Никто не хочет. Но надо. Толик, помоги даме! Давай-давай, Машут, поднимайся, потом спасибо скажешь.
Волохов приподнял Машу, а потом легко, как пушинку, взял ее на руки.
– Господи, сколько ж в тебе весу? – удивился он. – Кошка, и то, наверное, тяжелее.
Но Мария его уже не слушала. Она сомкнула веки и задремала, а вскоре дрема превратилась в сон.
2
Проснувшись, Мария первым делом застонала и схватилась пальцами за больное плечо, но тут же переместила руку к голове. Болело все. По крайней мере, у нее было такое ощущение. Во рту пересохло, и пить хотелось со страшной силой.
Маша медленно поднялась и опустила босые ступни в мягкие тапочки. Дрожащей рукой уперлась в край кровати и, сделав над собой усилие, встала на ноги. Подождала, пока в голове перестанет ухать колокол, собрала разбегавшиеся мысли воедино, затем повернулась и посмотрела на свое отражение в трюмо.
…И лучше бы не смотрела.
Бледное лицо, темные круги под глазами, всклокоченные волосы. Хорошо хоть, не красилась вчера, и размазанной туши на физиономии не наблюдается.
Маша опустила взгляд ниже и с удовлетворением отметила, что все еще одета. Значит, никто не делал потуг ее раздеть или, упаси боже, переодеть. Толстовка, джинсы – все на месте.
С кухни доносился запах еды, и что-то скворчало на сковородке. Маша повернулась к двери, но вынуждена была остановиться и прикусить губу – в плече запульсировала боль. Будто в свежей ране гвоздем заковыряли.
Дождавшись, пока острый приступ боли утихнет, Любимова, еле волоча ноги, зашаркала на кухню, гадая по пути – кто там решил покашеварить: Стас или Толя?
Оказалось – Толя. Он стоял у плиты, колдуя над скворчащей сковородкой. Глянул на Любимову через плечо и пробасил:
– А, встала наша Маша. Топай в душ, а потом милости прошу к столу.
Мария машинально пригладила волосы руками, стараясь создать хоть какую-то видимость порядка. А потом нахмурилась и спросила с напускной строгостью:
– Ты что здесь делаешь, Волохов?
– Завтрак готовлю, – ответил он. – Где у тебя соль?
– На полке, прямо над тобой. А почему ты готовишь завтрак на моей кухне?
Здоровяк криво ухмыльнулся.
– Ну ты даешь,
– Подожди… – Мысли Марии вновь стали рассыпаться, и она попробовала собрать их воедино. – Ты здесь ночевал, что ли?
– В точку! – кивнул Толя.
– А как же твоя жена? Толь, как же Галя?
– С ней сиделка. Да не волнуйся ты. – Он взял со стола банку с рассолом, оставшимся от маринованных помидоров, и протянул Маше: – На-ка вот, полечись.
– Нет. Я лучше кефиром.
Маша проковыляла к холодильнику, открыла дверцу, достала тетрапак кефира, свинтила дрожащими пальцами крышку и хорошенько к нему приложилась.
– Завтрак на столе, – услышала она голос Толи. – А мне пора бежать.
Маша отняла тетрапак от губ и облизнулась. Ей немного полегчало.
– Толь, ты даже не позавтракаешь со мной?
– Надо перед работой домой забежать, – ответил Волохов. – Сама понимаешь.
– Возьми что-нибудь на дорогу.
– Уже! – Волохов показал Маше завернутый в салфетку бутерброд. – Ну, бывай!
Он повернулся и зашагал к двери.
– Постой! – окликнула его Маша.
Волохов оглянулся:
– Ну?
Маша показала рукой на маленькую хрустальную конфетницу, стоявшую на столе:
– Здесь лежало мое лекарство. Где оно?
– Ты про кодеин? Я его выбросил. Слил в унитаз.
Некоторое время Маша ничего не говорила, лишь смотрела на Волохова взглядом, полным недоверия и изумления. А потом сжала кулаки и гневно проговорила:
– Ты сволочь.
– Знаю, – спокойно сказал Волохов.
– Я тебя ненавижу!
– Ненавидишь, – согласился он. – Но потом сама мне скажешь спасибо.
Еще несколько секунд Мария стояла оцепенев, потом медленно подняла руку, указала рукой на дверь и произнесла подрагивающим от гнева голосом:
– Пошел отсюда вон.
Волохов, однако, вместо того чтобы уйти, развернулся к столу и спокойно произнес:
– Не пойду. Нам надо поговорить.
Мария взяла со стола нож и взглянула на Волохова глубоко запавшими, холодно мерцающими глазами.
– Я сказала: убирайся вон.
– А то что – зарежешь меня?
Маша так крепко сжала рукоять ножа, что у нее побелели костяшки пальцев. Они долго смотрели друг другу в глаза. Первым взгляд отвел Волохов.
– Твоя «дурь» – в нише, под хлебницей, – пробасил он. – Наслаждайся.
Затем резко повернулся, прошел в прихожую, распахнул дверь и громко захлопнул ее за собой. Маша вздрогнула. Еще несколько секунд она стояла неподвижно, потом положила нож на столешницу и опустилась на стул. На глазах у нее выступили слезы. Но плакать она себе не позволила. Вытерла слезы рукавом толстовки, после чего придвинула к себе тарелку с омлетом. Она чувствовала голод. Звериный голод.