Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]
Шрифт:
— Черт бы побрал скотину горбуна. Он, похоже, неделю ничего не жег. Видно, запой — вот что. — Франклин обеими ногами нажал на педаль тормоза, и она с металлическим визгом опустилась до самого пола. Прошло еще немного времени — и машина остановилась.
— Я не знал, что Дад пьяница, — Вирджил выкинул опустевшую бутылку в окно и достал из ящика под ногами новую.
— Все они, горбуны, — пьяницы, — медленно и важно пояснил Франклин. — Он сплюнул в окно, после чего обнаружил, что оно закрыто, и вытер стекло рукавом. — Зайдем к нему. Может,
Покончив со своей миссией, они зашагали в сторону крытой толем халупы Дада. Дверь оказалась запертой.
— Дад! — заорал Франклин. — Эй! Дад Роджерс! — он стукнул в дверь, и вся будка затряслась. Внутри крючок выскользнул из петли и дверь распахнулась. В халупе не было ничего, кроме тошнотворного сладковатого запаха, заставившего гостей обменяться гримасами отвращения, несмотря на их богатый опыт в области пьянства и его последствий. Запах мимолетно напомнил Франклину забытые в темном углу подвала пикули. Забытые на несколько лет.
— Сволочь, — прокомментировал Вирджил. — Хуже гангрены.
Но будка выглядела неправдоподобно опрятной. Запасная рубашка Дада висела над кроватью, по-армейски заправленной, стул аккуратно стоял у стола. Банка красной краски со свежими потеками красовалась на подложенной газете у двери.
— Меня вырвет, если мы здесь останемся, — лицо Вирджила сделалось зеленовато-белым. Франклин, чувствовавший себя лучше, шагнул назад и закрыл дверь.
Свалка лежала кругом, пустынная и безжизненная, как лунные горы.
— Нет его здесь, — сказал Франклин. — По лесу где-нибудь шляется.
— Фрэнк!
— Что? — Франклин был не в духе.
— Дверь была заперта изнутри. Если его там нет — как он оттуда выбрался?
Сбитый с толку, Франклин повернулся взглянуть на будку.
— Через окно, — начал было он, но не закончил фразы. Окном служило маленькое отверстие в толе, затянутое потертым пластиком. Дад не пролез бы в него, даже оставив свой горб внутри. — Не важно, — проворчал Франклин. — Если он не желает брать плату — хрен с ним. Поехали отсюда.
Они вернулись к машине, и Франклин ощутил, как что-то просвечивается сквозь защитную мембрану опьянения, — что-то, чего он потом не мог, да и не хотел вспомнить, — чувство чего-то ужасно неладного. Как будто свалка завела себе живое сердце, и это сердце билось медленно, однако с пугающей силой. Вдруг захотелось уйти — причем очень быстро.
— Я не вижу ни одной крысы, — неожиданно сказал Вирджил.
И крыс действительно не было — только чайки. Франклин попытался вспомнить, случалось ли ему когда-нибудь привезти «дрянцу» на свалку и не увидеть ни одной крысы. Не случалось. И это ему не понравилось.
— Отравленная приманка, да, Фрэнк?
— Пошли, — посоветовал Франклин. — Пошли отсюда к чертовой матери.
После ужина Бену позволили встать и навестить Мэтта Берка. Визит оказался коротким: Мэтт спал. Кислородную подушку уже убрали, и дежурная сестра сказала Бену,
Лицо Мэтта показалось Бену поразительно состарившимся — впервые за время знакомства он увидел в нем старика. Во сне тот выглядел удивительно беззащитным. «Да, — подумал Бен, — здесь не то место, где мы с тобой можем найти поддержку. Здесь с кошмарами борются лизолом, скальпелями и химиотерапией, не признавая ни Библии, ни дикого чебреца. Если в колонне истины обнаружится отверстие — здесь его не заметят».
Он подошел к изголовью и осторожно коснулся шеи Мэтта пальцами. На коже не виднелось никаких следов, никаких шрамов.
Бен минуту колебался, потом подошел к шкафчику и открыл его. Одежда лежала внутри, а на крючке с обратной стороны двери висело распятие — то, которое видела у Мэтта Сьюзен. В приглушенном свете больничной палаты оно слабо мерцало.
Бен отнес его к постели и одел Мэтту на шею.
— Послушайте, что вы делаете?
Это вошла сестра с кувшином воды и деликатно прикрытой полотенцем уткой.
— Одеваю на него крест, — пояснил Бен.
— А… он что, католик?
— Теперь — да.
Уже спустилась ночь, когда в кухонную дверь дома Сойеров тихо постучали. Бонни, чуть улыбаясь, пошла открывать. На ней был коротенький передник с оборочками, высокие каблуки и больше ничего.
Дверь открылась, глаза Кори Брайанта расширились, челюсть отвалилась.
— Бо… Бо… Бонни?
— В чем дело, Кори? — она взялась рукой за верхний край двери, намеренно придавая обнаженной груди самое пикантное положение. Одновременно она скрестила ноги, демонстрируя их во всей красе.
— Боже, Бонни, а вдруг бы это был?..
— Телефонный мастер? — она хихикнула и положила его руку на свою правую грудь. — Хочешь измерить мое сопротивление?
Ей не пришлось вести его в спальню. Он знал дорогу.
— Ты уверена, что он не вернется домой?
Ее глаза сверкнули в темноте.
— О ком это вы, мистер телефонщик? Не о моем же милом муженьке… Он в Берлингтоне, штат Вермонт. Включи свет. Я хочу тебя видеть.
— Сними эту штуку.
— Сними сам. Ты должен уметь обращаться с узлами, телефонный мастер.
Он наклонился к ней. Она всегда заставляла его чувствовать себя подростком, впервые приступающим к делу; его руки всегда дрожали, когда он приближался к ней, будто ее плоть порождала сильное электрическое поле. Мысль о ней никогда не оставляла его в покое — как заноза между зубами, которую невозможно достать и выкинуть и невозможно не трогать поминутно языком. Ее изобретательность не знала границ.
— Нет, на колени. На колени передо мной.
Он неуклюже подчинился и потянулся к завязкам передника. Она, сидя на краешке кровати, поставила обе ноги с высокими каблуками ему на плечи. Он наклонил голову, чтобы поцеловать с внутренней стороны ее бедро; упругая плоть была чуть теплее губ.