Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]
Шрифт:
У дома Джимми в Кэмберленде они остановились, и Джимми вышел, не выключая мотора. Вернулся он в свободной спортивной куртке, прячущей револьвер Маккэслина, а в руке нес обыкновенный плотницкий молоток.
Бен смотрел на молоток как зачарованный и краем глаза видел, что Марк и Кэллахен смотрят туда же. Сталь молотка отливала голубым, на ручку была наклеена рубчатая резина.
— Отвратительно, правда? — произнес Джимми.
Бен представил этот молоток — и Сьюзен, — представил, как забивает кол ей в грудь…
— Да, — выговорил он и облизнул губы, — отвратительно.
Оставались еще дела.
— Я рада, что не еду кататься с вами сегодня вечером, мальчики.
Выходя, Бен поинтересовался:
— Хотел бы я знать, как чеснок работает? Что-нибудь из Библии, какое-то древнее проклятие или…
— Подозреваю, что аллергия, — отозвался Джимми.
— Аллергия?
Кэллахен расслышал это слово, когда они садились в машину, и по дороге к цветочному магазину попросил объяснить.
— Да, я согласен с доктором Коди, — объявил он, выслушав. — Может быть, аллергия… если, конечно, он вообще действует. Помните, что это еще не доказано.
— Странная мысль для священника, — сказал Мэтт.
— Почему? Если мне приходится признать существование вампиров — а, кажется, приходится — разве я должен признать их свободными от всех законов природы? От некоторых — очевидно. Фольклор утверждает, что их нельзя видеть в зеркале, что они могут превращаться в летучих мышей, волков или птиц, что они умеют просачиваться в тончайшие щели. Но мы знаем, что у них есть зрение, слух, речь… и совершенно очевидно — вкус. Возможно, им знакомы также и неудобства, боль…
— И любовь? — спросил Бен, глядя прямо перед собой.
— Нет, — ответил Джимми, — подозреваю, что любовь им недоступна.
Наконец Коди вырулил на маленькую стоянку возле цветочного магазина с оранжереей.
Когда они вошли, в дверях зазвонил маленький колокольчик. Навстречу хлынул густой цветочный аромат, напомнивший Бену похороны.
— Привет, — высокий мужчина в полотняном фартуке вышел к ним с букетами в обеих руках.
Бен только начал объяснять, что им нужно, как хозяин магазина покачал головой и перебил его:
— Боюсь, вы опоздали. В пятницу приехал один человек и купил все мои розы — и красные, и белые, и желтые. Ни одной больше не будет по крайней мере до среды. Если хотите заказать…
— Как выглядел этот человек?
— Очень странно. Высокий, совершенно лысый. Пронзительные глаза. Иностранные сигареты, судя по запаху. Ему пришлось выносить цветы тремя охапками. Он еще погрузил их в какую-то древнюю машину — «додж», что ли…
— «Паккард», — поправил Бен. — Черный «паккард».
— Так вы его знаете?
— В некотором роде.
— Он заплатил наличными. Очень странно для такой крупной покупки. Но, может быть, если вы с ним свяжетесь, он вам продаст?..
— Возможно, — сказал Бен.
В машине они обсудили положение.
— Есть еще магазин в Фолмауте, — начал с некоторым сомнением отец Кэллахен.
— Нет! — воскликнул Бен. — Нет! — нотка истерики в его голосе заставила всех оглянуться. — А попадем в Фолмаут, узнаем, что Стрэйкер побывал и там, — что тогда? Портленд? Киттери? Бостон? Разве вы не понимаете, что происходит? Он предвидел
— Бен, будь рассудительным, — начал Джимми. — Разве мы не должны хотя бы…
— Помнишь, что сказал Мэтт? «Не позволяйте себе думать, что раз он не может встать днем, он вам не опасен». Взгляни на часы, Джимми!
— Четверть третьего, — медленно проговорил Джимми и посмотрел на небо, словно не доверяя циферблату. Но часы не ошибались.
— Он нас ждет, — настаивал Бен. — Он все время видел на четыре хода вперед. Разве можно было надеяться, что он так и останется в благословенном неведении на наш счет? Что он никогда не учитывал возможности сопротивления? Надо ехать немедленно, иначе остаток дня мы можем потратить на спор, сколько ангелов уместится на острие иголки.
— Он прав, — спокойно сказал Кэллахен. — Пожалуй, лучше нам перестать говорить и начать двигаться.
— Тогда едем, — потребовал Марк.
Джимми быстро выехал со стоянки, чиркнув шинами по тротуару. Хозяин цветочного магазина ошарашенно смотрел им вслед: трое взрослых мужчин, один из которых священник, и мальчик сидят в машине с медицинской эмблемой и орут друг другу что-то совершенно безумное.
Коди подъезжал к Марстен Хаузу со стороны Брукс-роуд, и Дональд Кэллахен, глядя на дом с непривычной стороны, подумал: «Да, он действительно нависает над городом. Странно, что я не замечал этого раньше. Это, должно быть, командная высота — высокий холм над перекрестком Джойнтер-авеню и Брок-стрит. Полный круговой обзор, и город полностью виден. Огромный заброшенный дом при закрытых ставнях как-будто неприятно вырастает, становится саркофагообразным монолитом, воплощением судьбы.
И он вместилище одновременно убийства и самоубийства, то есть стоит на нечистой земле».
Кэллахен открыл было рот сказать все это, но передумал.
Коди свернул, и дом на некоторое время скрылся за деревьями. У поворота на подъездную аллею деревья поредели. «Паккард» стоял перед гаражом, и, останавливая свой «бьюик», Джимми вынул револьвер.
Кэллахена атмосфера этого дома охватила немедленно. Он достал из кармана распятие, принадлежащее его матери, и одел на шею рядом со своим собственным. Ни одна птица не пела в обнаженных осенью деревьях. Длинная сухая трава казалась даже более мертвой и обезвоженной, чем требовало время года, земля выглядела посеревшей и истощенной.
Ступени крыльца нелепо коробились; на одном из столбиков виднелось яркое пятно краски — там, где сняли табличку, запрещающую вход. Рядом со старым ржавым засовом на парадной двери оловянным блеском сиял новый замок.
— Может, через окно, как Марк? — неуверенно предложил Джимми.
— Нет, — сказал Бен. — Через парадную дверь. Выломаем, если понадобится.
— Не думаю, чтобы это понадобилось, — голос Кэллахена принадлежал, казалось, кому-то другому. Когда они вышли из машины, он, не задумываясь, пошел впереди. Прежнее рвение — навсегда, как он думал, забытое — вернулось к нему у двери. Дом буквально источал зло всеми порами старой краски, трещин и щелей. Но Кэллахен не колебался. Всякая мысль о промедлении ушла. Сейчас он не столько вел других, сколько сам был призван. Призван Им.