Иерусалим
Шрифт:
Стефан послушно двинулся сквозь толпу.
К концу дня колокола прозвонили Пятый час, и Стефан направился в тренировочный двор поработать мечом. Спустившись по лестнице во двор, он обнаружил, что все шесть деревянных манекенов уже заняты рыцарями, и остановился у основания лестницы подождать своей очереди.
Он услышал, что сзади кто-то подошёл к нему, и, не оглядываясь, понял, что это Герман де Монтойя. В затылке у него закололо. Интерес Германа становился слишком личным. Ничего не говоря, Стефан смотрел прямо перед собой.
Человек у ближайшего
— Раннульфу недостаёт изящества.
— У него сильны обе руки, — заметил Стефан.
— Да, работает он прекрасно.
— И тем не менее я не понимаю, почему все вы зовёте его Святым. — Стефан повернулся к прецептору. — Он носит с собой деньги, он прост и неотёсан, как крестьянин, манеры и поведение у него просто разбойничьи... навряд ли он может служить образцом святости.
Герман улыбнулся ему с неколебимых высот понимания.
— Когда тебе потребуется это понять — поймёшь. Он брал тебя в Нижний Город? Что ты там видел?
— Он крутился по базару. Местные говорили с ним. Он зашёл в дом и беседовал с кем-то из здешних.
— С песчаной свиньёй, — пробормотал Герман.
Обеспокоенный, Стефан огляделся, не видит ли их кто-нибудь; но здесь, на лестнице, они были укрыты от посторонних взглядов. Раннульф ушёл из тренировочного двора. Чуть выждав, Герман положил ладонь на плечо Стефана.
— Прости. Ты думаешь, я шпионю. Может, и так. — Рука его оставалась всё там же, пальцы мягко сжимали изгиб мускула. — Но лучший наш шпион — Раннульф. Он как-то узнает всё. Узнает первым. — Пальцы Германа мягко коснулись внутренней стороны локтя юноши.
Стефан резко развернулся и оттолкнул прецептора. С улыбкой, ничуть не смутившись, тот убрал руку.
— Ты мне очень нравишься, Стефан.
— Я пришёл в Орден, — сказал Стефан, — во исполнение епитимьи. Меня застали в постели с кузеном. — Он вызывающе смотрел в глаза Германа, желая, чтобы тот дрогнул, испугался или хотя бы прекратил улыбаться. — Я хотел оставить грех в прошлом.
Герман кивнул:
— Моя история похожа на твою. Только это был наш домашний священник. — Он коротко махнул рукой, будто отбрасывая что-то. — Это всего лишь один грех.
— Орден требует от нас целомудрия, — сказал Стефан.
— Орден требует от нас избегать женщин. — Рука Германа вновь поднялась. Медленно, вкрадчиво повёл он кончиками пальцев вниз по тунике Стефана. — Вот уж что никогда не составляло для меня труда.
Во рту у Стефана пересохло. Он ощутил, как прежний жар разгорается в его чреслах. Тело снова предавало его. Он отвёл взгляд от Германа, посмотрел во двор.
— А что Раннульф?
Ладонь Германа вновь скользила по его боку.
— Раннульф, если помнишь, — Святой. — Голос его был ровен.
Стефан собрался с силами:
— Если может быть целомудрен Раннульф — смогу и я.
Герман покачал головой:
— Ты молод, Стефан, — и очень красив.
Стефан вспыхнул. Он твёрдо смотрел во двор, борясь с подступающим желанием. Снова чувствовать ласки, поцелуи, снова быть любимым... Он скажет «да». Он сделает это. Но не
Перед вечерней Герман де Монтойя вошёл в Храм Божий, чтобы помолиться. Он прошёл через амбулаторий и арку напротив в круглый неф церкви. Преклонив колени, он сложил ладони и попросил Бога либо отдать ему Стефана де л'Эля, либо сделать так, чтобы он перестал хотеть его.
Глубокий сумрак церкви обострил его зрение. Над ним вздымался к небесам купол, мглистый и светлый, как облако. Под ним лежал омфалос [15] , центр мироздания, великий Камень Морийский, и его неровная поверхность почти наполовину потонула в свете ламп, проникающем сквозь окна амбулатория. Герман подумал о праотце Аврааме, приведшем сюда на заклание единственного сына, и снова перекрестился.
15
Омфалос (греч. Omphalos) — пупок, пуп Земли, центр мироздания; Камень Морийский — по мусульманским верованиям, камень в центре мира.
Внезапно он понял, что не один здесь; он повернул голову — и увидел Раннульфа Фицвильяма — тот сидел на корточках у края Камня.
— Ну, Раннульф, — проговорил Герман, — ты нанёс мне удар в спину. Что ты сказал Стефану де л'Элю?
— Не много. А что?
— Твоя непереносимая святость, кажется, прилипла и к нему.
У Раннульфа был большой тонкогубый рот, некрасивый даже в улыбке. Сейчас он как раз улыбался.
— Поверь мне, ни о чём таком я и не говорил. Он отверг тебя, да? Я думал, ты не знаешь поражений.
— А ты что — ревнуешь? — проворчал Герман. — Я всё равно получу его!
Он знал, как обольстить Стефана; самая эта игра возбуждала его не меньше, чем надменная красота юного француза. Он отвернулся, склонив голову, пережидая внезапно нахлынувшее чувство вины.
— Видишь, тени лежат на Камне, словно кровь. Разве не подходящее место для жертвоприношения?
— Песчаные свиньи считают, что отсюда Магомет вознёсся на небо. А Камень пытался полететь за ним, и архангелу Гавриилу пришлось придержать его. — Подбородком Раннульф указал на точку перед собой. — Вот эта щербина и есть отпечаток архангеловой длани.
— Как тебе только удаётся узнавать всё это? — Герман покачал головой, охотно переходя на эту неважную для него тему. Не желая выдавать своих мыслей, он говорил, не думая: — Ты ведь почти что любишь песчаных свиней, Святой. Да и сам ты такой, как они.
В холодном мраке он услышал, как эхо повторяет его слова, и сразу опомнился:
— Прости. Я не хотел тебя оскорбить.
— Делай что пожелаешь, Герман.
— Ах, единственное, чего я желаю, — этот мальчик!
— Говоришь, он не поддаётся? Что ж, если только ты не намерен связать и изнасиловать его, думаю, твоя проблема будет разрешена. — Раннульф отвернулся, глядя в другую сторону. — Все мы клялись любить друг друга.