Иерусалимские хроники
Шрифт:
Бывали истории и почище! Например, у одного плохого сиониста Б. была одна очень хорошая знакомая, которая тоже читала эти рукописные журналы, но вступать с ним в интимные отношения без всякой видимой причины отказывалась. При этом она требовала, чтобы Б. взял у нее пятьдесят рублей и устроил ее в автошколу при ДОСААФ, где инструктором был его близкий приятель по фамилии Бурдейный. И вот Б. согласился за эту дамочку похлопотать, как потом оказалось, зря. Потому что в эту злосчастную осень Б. действительно был занят на работе, а после работы еще приторговывал финскими швейными машинками. Но когда чувство долга все-таки в нем перевесило и он понес эти деньги в автошколу при ДОСААФе, то по дороге, на Майорова, он встретил своего бывшего одноклассника, тоже еврея,
А дамочка между тем занималась в автошколе уже около двух месяцев, хоть она оказалась на редкость бестолковой. И этот инструктор Бурдейный, который ее по блату устроил, начал открыто перед всей группой намекать, что пора бы подбросить на учебу. Но девушка попалась из очень приличной семьи, мама у нее давала частные уроки музыки, и она долго никаких намеков не понимала. А когда поняла, сразу побежала жаловаться хорошим сионистам и требовала, чтобы созвали суд чести! И те не придумали ничего лучшего, чем накляузничать в ОВИР, пусть, дескать, Б. не дают выездной визы, потому что таким жуликам не место на Святой земле! В ОВИРе обещали дать ответ через неделю, но потом сказали хорошим сионистам, чтобы они разбирались сами.
И за учебу пришлось платить еще раз, потому что честь честью, а до зимы нужно было обязательно получить водительские права и переезжать из Ленинграда в город Петах-Тикву, что значит "врата надежды". А была уже самая середина октября.
Глава семнадцатая
СГОВОР
Все-таки как по-разному можно остаться с глазу на глаз! Какой приятный момент нашей жизни, например, выпить вдвоем с человеком без претензий, который не затыкает вам рта и не разглагольствует о горнем. И какой кошмар остаться наедине с какой-нибудь сволочью, да еще наделенной светской властью, так что поневоле начинаешь поджимать хвост или сдабривать свой голос унизительной порцией меда. Но хуже всего остаться наедине с человеком, который не хороший и не плохой, вроде бы и не прямое начальство, но голос на него поднять практически невозможно и даже, пожалуй, боязно. И посоветоваться не с кем. Нет, хуже всего остаться с глазу на глаз с человеком вот такой непонятной, неведомой и очень подозрительной группы крови. Так думал рав Барух-Менахем Фишер, расхаживая взад и вперед по своему просторному кабинету и раздумывая, с какой бы стороны разгрызть этот чужеземный орешек.
Слушайте, милейший, -- произнес он наконец, взяв Григория Сильвестровича за пуговицу, -- но почему же ПРАВЕДНЫЙ не дал Вам никакого рекомендательного письма? Почему же ПРАВЕДНЫЙ не прислал мне знака?!
– Голос раввина постепенно уходил вверх.
– - Почему он не прислал мне лацкана кармана или пуговички? Почему же, агройсер менч, я обо всем этом слышу в первый раз? Я официальное лицо, милейший, мне доверены сердца и судьбы верующих ковенцев! Почему же я сам, господин писатель, должен принимать все на веру?!
Он нападал на Григория Сильвестровича. Он размахивал мясистыми кулаками перед самым его носом и вздымал их к потолку. Он бегал по комнате, спотыкался, как прибой, о ковровую дорожку и все сильнее мял и пинал ее на сгибах. Но через несколько минут он закашлялся, приостановился и приготовился слушать, что ему возразят.
Но Григорий Сильвестрович ничего не отвечал и загадочно ухмылялся: ему очень понравился рав Барух -- приезжий был тертым калачом! Психическая атака дородного рыжего раввина никакого впечатления на него не произвела. Слушая вполуха, доктор Барски подошел к небольшому пыльному оконцу и с интересом стал разглядывать
Черные ангелы-франты мчались навстречу друг другу, как стремительные эскадренные миноносцы. Парочки юных сойферов траурными бабочками порхали по узким тротуарам и, казалось, вот-вот должны были столкнуться насмерть лбами! Шли тяжелые баржи -- ангелы-кормильцы семей с массивными гормональными задами, за которыми едва поспевали нежные астеничные важенки в силиконовых матросках. Как перископы подводных лодок, всплывали на поверхность очкастые шойхеты и меламеды из окрестных ортодоксальных школ, неслись по течению красавицы-каравеллы в напудренных шотландских париках и угловатые незамужние канонерки с бледно-голубыми глазами и густыми пеньковыми косами! Что за прелесть эта весна! Но вот Григорий Сильвестрович еще раз улыбнулся своим мыслям и открыто повернулся навстречу степенному раввину.
И странное дело! Как ни различна была жизненная фабула этих людей, как ни разнились их оттепели и заморозки, бури, прибои и отливы, но любой человек, глядя в первый раз, как они стоят друг против друга на фоне портретов дер митл Ковенского Гаона и ковенских крыш со сладким дубовым дымком, подумал бы, наверное, что это два брата, два древних сказочных рыцаря Витольда, два кентавра со шпорами, два борца "сумо", которые, еще миг, и начнут толкаться массивными животами. И неизвестно, что могло бы еще померещиться прохожему, а между тем, они не состояли даже в далеком историческом родстве. И если Григорий Сильвестрович всегда выдавал себя за Иафета, то рав Фишер был несомненным Симом. Но толкаться животами насмерть ни Иафет, ни Сим почему-то не стали, а еще через минуту кабинет заполнился теплым воркующим голосом Григория Сильвестровича Барски, "толстого-барского", как называли его когда-то однокашники и друзья.
Удивительным было вот что: рав Фишер, который никому в городе в ус не дул -- да что там в городе!
– тот самый рав Фишер, который, как бегемот, как слон, мог поставить на место любого всезнайку и еще утереть ему нос лихой арамейской фразой, а когда речь заходила о "краеугольном камне", то могучий ковенец всегда успевал подумать, что речь идет именно о нем, -- так вот этот рав Барух-Менахем Фишер на несколько минут вдруг абсолютно стушевался, чего с ним за всю жизнь практически никогда не случалось. Он вдруг заметил, что сидит, как проситель, на самом краешке своего великолепного кресла, но как оказался в нем, начисто не помнит! Так что приходилось думать о высших силах, в существовании которых рав Фишер и так ни капельки не сомневался.
От слов этого чугунного гостя голова рава Фишера начинала ходить ходуном. Ему самому понятно было, что Григорий Сильвестрович именно захлопотался в Европе, и в Израиль ему было вовремя не выбраться. И что портфель с письмом был украден или бесследно исчез -- в это тоже можно было поверить. Ну а уж что у ПРАВЕДНОГО идет седьмой (юбилейный) год, что Великий Гаон покоится, никого не принимает, не звонит по телефону и не отвечает на письма -- рав Фишер знал сам лучше, чем кто-либо другой. Потому что о ешивской казне сегодня можно было вспоминать, только сощурив один глаз и поморщившись. И понятно, что в юбилейный год ни о каких повторных рекомендациях от Великого Гаона и речи быть не могло!
Фишер по инерции продолжал задавать вопросы, но пора было уже давать задний ход и решать, как же из этой ситуации достойно выпутываться самому. Не поверить посланнику Великого Гаона -- значило не поверить самому ПРАВЕДНОМУ! И если этот уважаемый человек к тому же божится, что он сможет гарантировать продвижение рава Фишера вверх на ковенском престоле, то несомненно стоило и рискнуть. Волшебный голос Григория Сильвестровича еще продолжал виться в ешивских стенах, еще он продолжал старательно объяснять, как необходима будет типография "Шалома" для приближения нобелевского торжества, а рав Барух-Менахем Фишер уже отчетливо понял, что ему, увы, ничего не поделать и придется рискнуть.