Иерусалимские сны

Шаргородские Александр и Лев

— Вы меня расстроили, — печально сказал он. — Это не Кумран.

В душе моей затеплилась надежда. Мне стоило немалых усилий изобразить на лице печаль.

— А что же? — спросил я.

— Какой-то еврей начала века, — пренебрежительно произнес специалист. — Зачем вы мне принесли это послание?

— Это мой дед, — признался я.

— Ваш дед?! — возмутился он. — Что это вдруг вы решили принести мне записочку от вашего деда? Всё, что произошло после второго века нашей эры, меня не интересует!

И с чего вы взяли, что это ваш дед? Когда он здесь был?

— В начале века, — сказал я. — Он пришёл к Стене. С посланием к Богу.

— Ерунда! Бумага в Стене сто лет не сохранится! Почему вы думаете, что это писал ваш дед?

— Я уверен, — ответил я.

— Откуда у вас эта уверенность?

— Не могу объяснить, я чувствую.

— Шекель, шекель, — доносилось с рынка, — три кило — шекель!

— Записки регулярно вынимают и закапывают в землю!

— Эту решили сохранить.

— Почему?!

— А почему восходит луна? — спросил я.

— Скажите, что вы ищете в этой записке?

— Если бы я знал! — ответил я. — Мой дед ушёл в Иерусалим и не вернулся.

— Мой дед тоже не вернулся, — сказал специалист и взял послание. — Тут нечего расшифровывать.

— Читайте, — попросил я.

— Предупреждаю, оно не представляет для меня никакой ценности. Возможно, оно будет интересно профессору Гурфункелю…

— Читайте, — умолял я, — прошу вас, читайте.

Специалист взял послание, поднес лупу.

— «Боже, — прочел он, — сделай так, чтобы моё донесение генералу Алленби дошло в срок. Иначе англичанам не взять Иерусалим».

— Ваш дед был шпионом, — специалист поднял глаза, — дальше он сообщает о количестве турецких пушек и амуниции.

— Вы могли бы продолжить чтение? — спросил я.

— «Извини, Всевышний, пришёл к Тебе с некоторым опозданием. По прибытии в Иерусалим сразу угодил на войну, а потом — в плен. Записку у меня отобрали при обыске. Турки решили, что это шпионское донесение. Били палками по пяткам. Я сознался, что Шимен Косой — это генерал Алленби, а Леечка, которая задыхалась, — Англия в тисках блокады.

Послание подзабыл, поэтому прошу тебя, Господи, просто гезунт и шолем для всех евреев нашего местечка. И а биселе гелт. Но все это потом, после Алленби».

Специалист опять прекратил читать.

— Ваш дед помог Алленби войти в Иерусалим.

Я сел и вытер пот со лба — получалось, что Мошко Весёлый сыграл решающую роль в освобождении Иерусалима от турецкого ига.

— Ваш дед — историческая личность, но он меня совершенно не интересует. С вашим дедом — к профессору Гурфункелю.

— Подпись есть? — спросил я.

— «Боже, — продолжил специалист, — я не подписываюсь, чтобы опять не попасть в лапы турок. Но ты знаешь, кто я, — еврей с Украины, который пришел поклониться Тебе».

— Зачем

вы принесли мне это письмо, — недоумевал специалист, — все знают, что меня ничто не интересует после второго века нашей эры… Идите к этому профессору Гурфункелю. Мне сейчас даже кажется — вы считаете, что верблюд спас арабов, как евреев — Тора. У меня такое ощущение. Идите к профессору Гурфункелю, этому леваку, который уверен, что мы произошли от протоарабов. Он встретит вас с распростёртыми объятиями. Идите, идите, он в Аммане, советник при дворе короля Хусейна — Бен ибн Гурфункель!..

* * *

Я вышел на улицу.

Теперь я знал, что дед воевал на стороне англичан, был героем и исторической личностью.

Но был ли это мой дед?

Подписи не было. Шимен Кривой стал Косым, Ханночка — Леечкой, и местечко не называлось Мястковкой.

Всё было туманно.

Единственный, кто мог подтвердить, что это мой дед, — был Бог…

— Шекель, шекель! — доносилось с базара. Я свернул и пошёл по его рядам.

Что-то я искал, но я еще не знал, что.

Внезапно на одном лотке я увидел зелёную горку.

Это был крыжовник. Любимая ягода моего детства.

Я купил кило, высыпал в шляпу и, хрустя кислой ягодой, двинулся к Старому городу.

На станции Авоты останавливались не все поезда. Только медленные. Скорые проносились мимо, а некоторые — так вообще прибавляли скорость.

Возможно, с той поры я предпочитаю поезда неторопливые, никуда не спешащие, а скорые пусть пролетают мимо. Им нужны большие вокзалы с колоннами, туалеты со львами, с гранитными писсуарами.

Вокзал на нашей станции был сколочен из зелёных досок, с одной кассой и уборной, куда уважающий себя человек не мог позволить себе зайти.

На станции была деревянная скамейка и телефон, всегда свободный, потому что никогда не работал. Скамейка тоже была свободна: из неё регулярно торчала пара гвоздей.

Касса работала по странному графику: она была всегда закрыта, если поезд останавливался, и открыта — если проносился мимо.

На скамейке сидели только мы с Павликом — мы были такие тощие, что могли уместиться меж двух гвоздей.

Мы сидели и ждали поезда, который остановится.

На таких станциях сходило много симпатичных людей.

Где-то к полудню приезжала тетя Маша с котомками крыжовника — она ехала с базара на станции Майори.

На следующем поезда прибывала мама с такими же котомками, с базара Булдури.

— Мы же договаривались, что крыжовник куплю я, — говорила мама.

— Малину, — отвечала тетя Маша, — в Булдури надо брать малину. О крыжовнике не было и речи.

Мы шли к даче, тащили сумки, рты наши были набиты крыжовником.